Горожане солнца

— Да, — шептал он, не отрывая от нее глаз, — вы должны понять, я не спал второй день… Я знаю: погибнут Часы, и я выйду наверх, мы все выйдем наверх, и пуговиц будет не надо… Но умоляю вас! Идите с ним, повинуйтесь ему во всем, приложите все силы, какие можете, — и все-таки: берегите, берегите себя! Часы пока впереди. а это уже здесь, рядом!

Выборматывая свои речи, он навалился на стол и тянулся ближе и ближе к Мишате и последние слова произнес буквально на расстоянии мороженого от нее…

Мишата сидела, спокойно выдерживая его воспаленный взгляд, сидела твердая, ясная, открытая любым словам, с кусочком льда вместо сердца.

Кожей она ощущала, что освещенные участки лица у нее вычерчены как по таблице, и еще чувствовала огромные запасы улыбки, скрытые в тканях лица, готовые проступить от малейшего нажатия, как роса изо мха. «Если я улыбнусь, — подумала Мишата, — он расплачется», — и сказала как можно ровнее:

— у вас есть бумага?

Господин даже вздрогнул, очнувшись.

— Бумага? Зачем? Много?

— Сколько-нибудь. Самое меньшее — растопить печку. Директор болен, вернется мокрый, а тут и супа не разогреть… А еще, конечно, хорошо бы нам взять с собой.

— У меня туалетная есть.

— Это еще лучше.

— Что же это! Печь не растоплена, суп ледяной! Простите и потерпите, лилия, я слегка опомнился, я обустрою все…

Он забегал, захлопал отстающими подметками.

Пока Мишата ела, он стоял, отвернувшись к окну.

— Куда вы дальше? — спросил он.

Мишата пожала плечами. Господин достал папиросу, пальцы его прыгнули, табак осыпал полы жилета… Послюнив кое-как обломок, он закурил, присел на вежливом расстоянии.

— Ведь я тут служу перевозчиком, — пояснил он напряженно, — переправляю на ту сторону. Трудные там места — газовые болота. Болота, болота, а потом стена — укрепления Часов. Стена из чистого антрацита. Но я там не был, знаю лишь по рассказам. И тут хватает трудностей: утонувшие корабли по всему дну, в середине реки торчит решетка, воткнулась, когда мост взорвали. А течение быстрое. Вам-то куда?

— Да так, — отвечала Мишата, — куда поманит. На ту сторону пока не надо. Я прислушивалась — вон куда надо, вниз по течению. Мы у вас лодку возьмем.

— Я знаю, вы собираете елочные игрушки для особенной елки, — осторожно сказал Господин, — готовите ее как тайное оружие. Какой-то шепот о чудесных игрушках идет давно, но ведь это лишь догадки Додырова, что ваша елка возымеет действие?

Мишата помедлила с ответом. Ее моментальное сомнение коснулось и его, как тень, но прежде, чем он успел взмахнуть руками и выговорить какие-то извинения, она уже приняла решение.

— Это не догадки. Это основано на текстах документов из партизанского министерства, которые Михаил Афанасьевич нашел. А в документах написано про великого прорицателя. Когда часовщики напали на его жилище, он сидел возле елки, и свечи горели кругом, не сгорая, и съеденные бутерброды возникали вновь. Так он сидел уже тысячу лет.

— Прорицатель?

— Ну да. Некий великий прорицатель. В древности он увидал самое окончательное будущее. После этого без перерыва только смеялся и плакал и прекратил свои прорицания навсегда. Единственный раз он нарушил это решение: когда сделал свои игрушки. Он прозрел облик елочных игрушек на тысячу лет вперед и выдул из стекла. И нарядил елку. Игрушки из разных времен собрались на одной елке, и время замкнулось, и в комнате наступил вечный Новый год. Жестокие часовщики построили огромную пушку, зарядили ее вместо снаряда этой комнатой — и выстрелили. Последнее, что было слышно, — смех прорицателя. Смех, не плач! Понимаете? Вот почему мы с радостью смотрим в будущее и не теряем надежды. Ну вот, — закончила Мишата, устроившись с ногами на лавочке, — а игрушки рассеялись по городу.

— И вы надеетесь их все отыскать?

— Они стремятся собраться сами. Все годы они бродят в поисках друг друга. Они никогда не задерживаются на одной елке больше одного Нового года. Потом устремляются дальше: теряются или их забывают и выбрасывают вместе с елкой или кому-то дарят. Отличить такую игрушку от обыкновенной нельзя. Единственное, чем они отличаются, — не бьются. По этому признаку Директор их и собрал. Все, кроме последней. А последняя изображает паровозик. Он из набора современных игрушек, среди других игрушек его вообще не отличить. Тут и пригодилась я. У меня на эти игрушки чутье. Когда мы этот паровозик найдем, мы дождемся Нового года и к самой полночи проберемся на Часы и нарядим елку. Опять будет так, как в древности: вокруг елки — везде, куда долетает ее запах, блеск ее украшений — время перестанет идти. Часы остановятся и умрут. Город освободится от их бремени. Вы, конечно, понимаете, что все это тайна, величайшая тайна, и вы, конечно же, эту тайну сохраните.

— Конечно, — сказал Господин, — я сохраню. Мое положение не лучше вашего, я похитил кукол на четверть миллиона золотом. Если меня поймают, то уничтожат.

— И нам в живых не остаться, — кивнула Мишата. Какая-то беспечность овладела ею. Она сидела, помахивая ногами, поглядывая на Господина. Тот тоже изредка бросал на нее взгляд, но так, словно обворовывал.