Горожане солнца

Вторая фраза значила и время, и место одновременно: восьмой час, то есть «Киевская», в центре зала. «Уничтожно» — подсказала Фара: мол, иначе они вообще не придут. Фара склонялась над рыбой вместе с Мишатой и шепотом повторяла слова. Ее волосы слегка касались пола, его мраморное зеркало затуманивалось от губ. Слова, ударяясь о скелет, улетали в туннели, — призраки огромного шепота, обреченные теперь вечно жить в подземельях и только редко-редко пугать жильца, случайно задевшего головой нить эховой сети, или, пойманные эхологом, навечно улечься в пыльную картотеку. Узнает ли когда-нибудь эхолог историческое и роковое значение этих слов? Неведомо. Судьба мира и их собственная судьба были скрыты от Мишаты и Фары, когда они поднимались с колен. Несколько часов отделяло их от той границы, за которой неминуемо менялась жизнь. А как ей суждено было измениться — потухнуть ли, вспыхнуть ли с дотоле невиданной силой, — этого Мишата с Фарой не знали и не хотели угадывать. Их ожидал праздник, невероятный, восхитительный, леденящий сердце, он ослеплял воображение и совершенно заслонял потемки будущего.

Мишата, отряхнув быстрые юбки, хотела сразу же скользнуть между арок и скрыться. Но Фара задержалась: нацелившись подбородком в перронное зеркало, слюнявила палец и укладывала им брови.

— Расслабься, чего топыришься, — посоветовала она.

— Пойдем лучше, — опасливо произнесла Мишата. — Вдруг они слушают? Поймали сообщение и бегут сюда?

— Брось! Они перед праздником совсем размякли.

— А я думаю — наоборот. Новый год — самый опасный момент для них в истории.

— Ну гляди-ка на этого!

Огромный часовщик-бобовик расхаживал совсем рядом и, правда, хоть бы посмотрел. Громадной легкой рукою он забрасывал в рот семечки, дул, и шелуха порхала в воздухе далеко.

— Видишь, какой трюфель. Хочешь, проделаю с ним одну штучку?

— Не надо, пожалуйста. Если не придут мельхиседеки, будем терзаться, что это штучка твоя виновата.

Но мельхиседеки явились, двое. Один Языков, другого Мишата не помнила. Да и Языков казался другим. А может, другая была теперь Мишата.

Они без улыбки пригляделись друг к другу. Ощутимее, чем осенью, мельхиседеков окружало нечто странное — упругая, невидимая стена отделяла их от всего. Для беседы они остановились далеко, в четырех шагах. Им это было как раз — слух у них, Мишата знала, тараканий, тонкий. Серые лица, электроупорные резиновые свитера, на руках — меховые перчатки с пальцами из цельных мышиных шкурок с головками на концах.

— Ну, чего пришли?

— Так и вы тоже пришли, — сказала Фара.

— Нет. Пришли вы, а мы тут всегда были.

— Не фихтуй, бросай выпячивать, — сказала Фара, — все серьезно.

— А чего серьезного?

— А не можешь поближе подойти? Или мне на все метро орать?

Они приблизились. В нескольких коротких фразах Фара описала им положение.

— Паровозик, в общем, можно сказать, нашли. Это бронепоезд «Новое время». В военном музее экспонатом стоит. Уже наладили прошлой ночью. Бортмехаником — Бормотехник, корень жеваный, перержавок… Остальной отряд, кроме нас, — человек пять. Нужен кто-то, кто понимает метро. Лоцман, чтобы нас провести на Часы. Этот кто-то должен из вас. И давайте разминайтесь быстрее. У нас заботы хватает.

Мельхиседеки только мигали, медленно привыкая к услышанному. Переглянулись раза четыре, выразив друг другу по очереди недоумение, изумление, сомнение и испуг. Мишата с Фарой ждали, наблюдая этот молчаливый обмен.

«Захотят ли еще? — мелькало в голове у Мишаты. — Метро — их дом. Что бы здесь ни случилось после гибели Часов, жизнь этих изменится, а многие ли согласны изменять жизнь?»

Наконец Языков взялся за пуговицу, вытянул на резинке и свистнул в дырочку. Тут же со всех сторон возникло человек десять. Серая кожа, блестящие умные глазки окружили Мишату. Языков сказал:

— Тут все должны решать, всеми мозгами. Слушайте. Эти ухтырщики намерены завтра ночью попробовать сшибить Часы. Уверяют, что есть бронепоезд на ходу из музея. И оружие. От нас хотят, чтобы их довели до ворот. Кто что думает, спрашивайте.

Остальные всполошились, придвинулись. Мишата с Фарой стояли, пойманные в сети маленьких жестких взглядов. Озираясь, теснясь, стараясь потише, заговорили все одновременно. Фара заткнула уши большими пальцами. Мишата поморщилась, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Ты говори, — указал Языков на одного.

— Как вы бронепоезд в метро затащите? — крикнул указанный.

— Рядом на горке, за забором музея, — стала объяснять Мишата, — трамвайные рельсы. Мы поедем мимо Театра зверей, через Цветной бульвар, по Бульварному кольцу до Чистых прудов. Там возле метро — партизанский замок с жестяным петухом. Под петухом башня и шахта с винтовым съездом для вагонеток — ведь идет стройка станции. Съезд соединяется наверху с трамвайными рельсами — партизаны ими пользуются для ночного подвоза грузов.

— Вы не пробьетесь в шахту, — быстро возразил мельхиседек. — Вы максимум пробьете ворота, а партизаны заклинят стрелки спереди и сзади и сожрут вас вместе с вашим поездом.