Горожане солнца

— В снежки я и так могу играть, а в ледяной парусник в жизни не полезу. Значит, если меня сегодня часовщики не придушат, я потом должна буду околеть в твоей зиме?! И наши — освободятся, обрадуются, да тут же сюрпризик и получат: вечная зима! Они, пожалуй, обратно к Часам тогда запросятся.

— Да ты не думай попусту! Будущее велит не думать, а смотреть. Просто смотри, какие на стекле радужные сады до небес! Как только ты увидишь их — забудешь о холоде.

— Ну, вижу лес, допустим… Да никакой не ледяной. Жаркий лес, лианы, джунгли, поняла? Тропическая поросль! Вот что здесь нарисовано! Только тогда я согласна! Чтобы как тут, густо, безвылазная зелень, полные деревья фруктов и даже ночью жара. И не нужны мне твои санки! Когда Часы кончатся, зима уничтожится!

— Не зима уничтожится, — расстроенно сказала Мишата, — а только внутренняя стужа… Ты не поймешь никак…

— Да про то, что после сверженья Часов наступит лето и солнце выйдет, все знают, все дети, об этом и в книгах говорится, и в стихах. Давай твоего Директора спросим хотя бы!

— Директор не скажет, да он и не знает, — задумчиво сказала, глядя во тьму, Мишата. — Он говорит: что изменится в погоде мира — неважно, а в погоде духа — неведомо. Для себя-то он не ждет никаких радостей, ему все равно.

— А чего ему надо?

— Ну, деятельности. У него появится наконец возможность немного переладить жизнь.

— Могу представить! Что же он на этот раз отколпачит?

— У него много разных мыслей. На мусорные баки сделать ступенечки, чтобы небольшие собаки тоже могли доставать. Провода красить светящейся краской, чтобы птицы ночью не натыкались. Все решетки, заборы, железные ограды делать из прутьев разной длины, таких, что, если тарахтишь палкой, выходит мелодия. Люки делать прозрачные, чтобы интересно было вовнутрь земли смотреть… Плоскокрышные дома — все, все, какие есть — и в Старом городе, и в мертвом, — засеять поверху густым лесом. Печное отопление вернуть, и так, что трубы одного дома настроены в один аккорд, чтобы ветра, продувая дома по очереди, звучали музыкой…

— Подходяще! Подходяще! — трясла головой Фара. — Если правда можно будет такое придумывать, то ладно уж, пускай останется немного снежка, я даже на зиму согласна, только чтобы она была короткая, не больше недели!

И тут свечной огонь вдруг пригнуло к окошку, причем сильно, до синевы.

В подвал ворвался холодный ветер.

Дверь была открыта, на пороге, перегораживая собой вход, чернел Директор.

Мишата мало видела его последние дни. Он сильно исхудал и обесцветился. Кости лица сделались еще резче. Одет и выбрит он был чисто, как манекен. Снежной яркости рубашка сияла под черным фраком, высокий цилиндр венчал голову, по бокам завивались снежные бакенбарды. Трость с серебряной рукояткой повелительно протягивалась в направлении детей.

— Готовы ли вы? — спросил Директор. — Готовы ли, сыты ли, собраны, отдохнувши? Нам предстоит ночь, полная трудов.

— Ладно, значит, мне пора, — вскочила и потянулась Фара. — Тогда в десять возле музея. Я прихвачу все, что только получится. Приветик!

И она побежала домой. А Мишата в сопровождении Директора отправилась в зал, неся в одной руке свой ранец и телогрейку в другой.

Просторный каменный зал находился в самом центре подвала, разветвленного, до конца не изученного, вырытого в пору давней и страшной войны. После нее подвалы сделались не нужны, в них устраивали темницы, бассейны, музеи, потом стали забывать о них. Уже два десятилетия не ступала сюда нога земляка.

Теперь здесь горела одна керосиновая лампа. Пар плавал вокруг нее. Сутулые стены сошлись над привинченным к полу столом. Пять фигур сидели вокруг и терпеливо ждали, деликатно покряхтывая. Когда издали полетели шаги, все зашевелились, распрямились, замерли. Стуча сапогами, быстро вошел Директор в развевающемся плаще. Из-за складок выглядывала Мишата. Директор отступил, все взгляды сошлись на ней. Мишата коротко поклонилась. Странно подсвеченные снизу. над столом застыли лица Бормотехника, Господина, старика лифтера. Ближе всех к ней оказался худой и длинный, в котором Мишата признала школьного сторожа Богдыханова. А рядом с ним скрюченный карлик. «Горбынек? — пригляделась к нему Мишата, вспомнив рассказ Фары… На столе лежала коробка. Обычная коробка из-под обуви, но в ней разноцветно поблескивали из ваты елочные игрушки. Их было немного. Мишата подошла. Неспешной рукой коснулась коробки, потрогала вату, холодное стекло. Сердце ее екнуло от едкого волнения. Переведя дух, она нащупала крышку и прикрыла коробку. Все стояли по-прежнему.

— Да, пора, — глухо сказал Директор и щелкнул крышкой резных золотых часов, Мишата видела их впервые. — Попрощайся с подвалом, — сказал он ей. Лицо его, бритое, носатое, казалось теперь чужим. Бакенбарды придавали ему что-то страшное. — Попрощайся. Если ты увидишь его еще раз, ты будешь уже другая и, может быть, не узнаешь его.

— Если я буду другая, то прощаться нужно не с ним, а с собой. Уж лучше я не буду ни с кем прощаться.

— Но нам остается здесь еще одно, самое последнее дело, — прошептал Директор.