Горожане солнца

Высокая решетка отделяла двор музея, уставленный военными машинами. Снаружи вдоль решетки тянулись дорога и трамвайные рельсы. От решетки внутрь спускался небольшой склон, у подножья которого находился поезд. Теперь же часть решетки была разломана и сугроб весь вытоптан. По всему склону стояли языки и отбойными молотками грызли землю. В багровом полумраке они действительно походили на партизан. Только приглядевшись, Мишата увидела, что лица их бледнее партизанских и глаза очень грустные.

— Они нам не верят и жалеют о нас, — тихо поведала Мишата Фаре. — Они убеждены в непобедимости Часов.

— Их дело — работать! — возмущенно крикнула Фара. — Подумаешь! Их никто и не просит воевать, мы сами управимся. Главное, чтобы нас прямо здесь не стреножили, — понизила она голос, присев и оглянувшись. — А чего охрана? Сторожа здешние?

Мишата пожала плечом.

— Усыпились, должно быть. Так по плану. Вон та будка, наверное, и есть сторожка, помнишь, мы на карте видели. Свет там горит.

— Утром проснутся — повеселились! С Новым годом! — засмеялась Фара.

Но Мишату не оставляла тревога. Молча пробиралась она туда, где тихо тлели амбразуры кабины и неслись тяжелые вдохи пробуждения паровоза, «Только бы, — думала беспокойно Мишата, — скорее! Только бы поскорее!» Минуя удары, огни, дымы, она начала дрожать от напряжения и страха и не могла совладать с этим. А раньше думала, запуск пройдет как-нибудь тихо, украдкой. Как же было не понять сразу, что, для огромного де. ла с огромной целью приводя в движение огромное средство — паровоз, само собой порождаешь и огромные звуки. «Да сейчас сюда полгорода сбежится», — внутренне обмирала Мишата.

Но все было гладко вокруг. Пусто, полуосвещено, и метель стерла с улиц остатки жизни. Только вспышки фейерверков, то слева, то справа застигая крыши, приветствовали вспышки сварок и делали их как бы простительными. Мишата наконец выдохнула.

«Может, и ничего, — думала она, сжавши зубы, — всем безразлично, некому поднять крик».

Правда, одна-единственная собака кружилась на привязи, скакала и все лаяла, пытаясь отогнать чужаков. Наверное, собака спящих сторожей. Да что толку от лая. если работа компрессора заглушала все звуки с верхом, включая метель.

— Странно… — задумчиво сказала Мишата, глядя на заснеженные дупла орудий, — столько непобедимых ужасных машин, и некому их защитить, кроме маленькой собаки. О чем думают часовщики? Здесь же горы оружия. Жаль, что нас так мало, можно было бы кроме поезда еще этих грубиянов двинуть, самолеты поднять!

— Ты умоляй, чтобы поезд поехал, — приплясывая и закрывалась от холода руковом, процедила Фара. — Какие еще самолеты! Ты еще в самолеты веришь? Прямо как маленькая. Я и в поезд не верю почти.

— Самолеты летают, — задумчиво сказала Мишата, — я знаю. Ну, или делали это раньше. Мне еще Гусыня, когда по музеям меня водил, показывал их раскраску. Вон у того, я помню, брюхо синее для полета в ясном небе. У того пасмурное, в пасмуре летать. А этот — у него брюхо черное и крыша в созвездиях — для полета в ясную ночь над безветренным морем, где отражаются звезды.

Фара высунулась из-за рукава и посмотрела, но самолет оказался весь обмерзший снегом, и раскраску было не видать. Тут колючий ветер хлестнул так сильно, что Фара пошатнулась и закричала:

— Нету там звезд, а один снег! И все твои самолеты одинаковые, облепились дурацким снегом, чтобы летать над снегами, над дурацкой землей в дурацком снегу и льду! У меня слезы уже идут! Пойдем же наконец к печке!

— Это Фара кричит? — раздался сверху голос Директора. — Привет тебе, милая злюка! И ты, Иванова, поднимайтесь в кабину, отправление близко, близко!

Его счастливый хохот метнулся и растерзался порывом ветра. Директор спрыгнул вниз и, придерживая цилиндр, устремился к языкам. Мишата с Фарой залезли наверх.

— Отогревайтесь быстрее, и за работу! — строго сказал им сторож Богдыханов, указал на поленницы, а сам, отодвинув штору, перебрался через окно на борт паровоза. В руках Богдыханова находился ворох елочной мишуры, флажков и гирлянд, а следом вылезший старик лифтер держал большую вязанку петард. В кабине сделалось посвободней. Мишата с Фарой уселись на дрова и огляделись.

Их спутники кое-как пристроились на ящиках с петардами и на дровах. На полу было натоптaнo снегу, из-под фанерок и шкурных штор задувала пурга, но такой страшный рев-жар бесновался в топке, что пурга тут казалась кстати. Техник, смешной своими шортами на подтяжках и жуткий ребрами и зрачками, как обезьяна, скакал по кабине. Помня его вялым и бесцветным старичком, Мишата удивилась. В тот момент, когда Техник ее увидел, он наклонился за углем, но от взгляда на Мишату вдруг притопнул, обратив свой наклон в первые движения танца.

— Ах, девчушки, — начал он душевным, замирающим голосом и вдруг, стрельнув ногами, закричал:

— Вы милашки,
ваши ушки!
и кудряшки!
без передышки!..

— Василий Петрович! — гаркнули на него с поленниц. — Не отвлекайтесь…