Гортензия

Сколько времени она рассказывала? Может, час, может, больше, мало-помалу я утратила чувство времени. Документы, спрятанные во всех углах квартиры, которые она то и дело подносила, уже высились горой на столике, осыпаясь на пол.

София произносила свою речь, призванную открыть мне истину, монотонным голосом, в котором сквозили резкие нотки.

Я делала вид, что сочувствую, понимаю ее боль…

И постепенно мученический путь Софии всерьез начал меня интриговать, а ее отчаянные попытки найти дочь вызвали уже не притворное сочувствие. Опять ей удалось переломить ситуацию – привлечь внимание, разбудить интерес и более того – взволновать меня. Она описывала ночь, когда было совершено похищение, показала шрамы на ноге, рассказала о голодовке, развернула передо мной десятки писем, полученных ей в то время, обо всех ее действиях, предпринятых, чтобы меня найти, но, увы, одинаково безрезультатных, вплоть до частного детектива и ясновидящего.

– Я спустила все, что имела, а под конец лишилась и надежды.

Ужасно. На глазах у меня выступили слезы. «Не плачь, не смей!» – говорила я себе. София протянула мне платок, не глядя на меня и не прерываясь.

Вид у нее был измученный, она встала, сказав, что пойдет вскипятить воды для чая.

Голова у меня шла кругом, я уже не знала, где я и что делаю. Наконец я впервые нарушила молчание, спросив, почему София настолько уверена, что именно я ее дочь, именно я – Гортензия, которую она не видела столько лет?

– На свете есть вещи, которые невозможно объяснить. Как только я тебя увидела в тот день, когда ты меня толкнула на улице Трюден, я уже это знала. Для меня это было очевидностью, я сразу узнала в тебе свою дочь. Назови это как хочешь, материнским инстинктом, голосом крови – все равно. Не думай, что у меня не возникало сомнений! Почему, как ты думаешь, я так часто приходила в «Мою любовь», хотя терпеть не могу ресторанов? Да чтобы проверить свою догадку: поговорить с тобой, пообщаться. И с каждым твоим словом во мне крепла уверенность: это была ты, ты – моя Гортензия. – На мгновение она замолчала. – Вот посмотришь, когда мы сделаем тест ДНК, он лишь подтвердит то, что я знала всегда.

София продолжала рассказывать, и мое смятение увеличивалось с каждым новым эпизодом. Сколько же невероятных совпадений и белых пятен вдруг обнаружилось в моей жизни… Я сопротивлялась изо всех сил, отказывалась верить. Но сомнение властно проникало в мою кровь, передо мной вставали вопросы, на которые я не находила ответа. Да, мы действительно жили на Мартинике. Сорвались оттуда неизвестно почему – я была тогда слишком мала – и перебрались в Венесуэлу, никогда не забуду названия этой страны. Слившись воедино, многочисленные подробности превращались в смутные, ускользающие образы. В детстве я наверняка посещала сад Аклиматасьон. Однажды я там побывала, без отца, когда мы только что вернулись в Париж: в то время мне хотелось лучше познакомиться с городом, о котором говорили во всех уголках света. Почему я отправилась именно туда, кто знает?

Сад Аклиматасьон… Пронзительными вспышками хлынули воспоминания: смеявшаяся над своим уродливым отражением девочка, которая переходила от зеркала к зеркалу, чувство страха при спуске с детской горки, протянутые ко мне руки, успокаивающий ласковый голос, так напоминавший голос Софии…

Мы и правда жили в домике у моря, и я вновь увидела, как мы бежали с отцом, рука в руке, обжигая пятки раскаленным песком, чтобы поскорее броситься в прохладную воду. Потом в памяти всплыл южный город, откуда мы почти сразу уехали, – Марсель, где, по словам Софии, она вышла на мой след, поверив радиэстезисту.

Чего только она не предпринимала, чтобы отыскать свою дочь. Меня?

Но в душе я продолжала упорно защищать отца, безнадежно перебирая в памяти детали, которые могли бы неопровержимо доказать, что он не был тем человеком, чудовищем, о котором рассказывала София.

Ибо тот, кто вверг эту женщину в ад, не мог быть никем другим – только чудовищем. Я твердила про себя: «Нет, это не он, невозможно, чтобы им оказался он». Мы делили с ним кров, были так близки, я знала его лучше, чем себя, я цеплялась за счастливые воспоминания, вспоминала его улыбку, доброту, жажду познавать мир и желание разделить ее со мной. Нет, это было совершенно невозможно… Но чем больше я отталкивала эту мысль, тем более реальной она становилась.

Мне не хватало воздуха, я задыхалась, и София подала мне стакан воды, которую я выпила залпом.

Она смотрела на меня с беспокойством, столько нежности было в ее взгляде…

И тут случилось худшее: я потеряла опору, моя защита рухнула.

Я ей поверила.

Напротив меня сидела моя мама, она говорила со мной, обнимала меня, прижимала к груди со словами:

– Гортензия, дочка, дитя мое, мы снова вместе! О, какое счастье!

Счастье Софии захлестнуло и меня, я больше не противилась, а разделила его с ней. У меня было одно желание – закричать во всю силу легких:

– Я нашла свою мать!

– Твой отец причинил нам столько зла… Чудовище…

Сокрушенная, уничтоженная, я разрыдалась – слов не было, да и что я могла сказать?

Сопротивление иссякло.