Горы дышат огнем

Может быть, я лью воду на мельницу врага? А как же! Дочо Христов все время твердил: большая часть партизан — это уголовные элементы. Так вот, это был единственный наш — бывший! — уголовник. Побольше бы таких! Мы не любили громких слов, но о бай Горане говорили: «Какой чистый человек!» Попробуй обмани товарища, попытайся взять себе какую-нибудь вещь получше, словчить — и бай Горан сразит тебя одной своей горькой улыбкой!..

Вместо двери был занавес, и Коце, подняв кулак, прокричал:

— Эй, молодцы, выше голову!

Часовой не предупредил нас, чтобы сюрприз был полным. И вдруг слышим грудной голос Чапая:

— Здравствуйте, товарищи. Добро пожаловать!

Какую радость несут они нам? Себе? Миру?.. На Выртопе лютует ветер, именно поэтому они и отправились в путь. Шли пятнадцать дней, только вдвоем. Так настоял Антон, чтобы никто другой не знал, где землянка.

Неожиданно взгляд Коце упал на землю, и тон его разговора резко изменился. Только что он говорил весело, а тут вдруг разозлился:

— Послушай, приятель, это же хлеб! Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты топчешь хлеб!

Коце возмутился, как истый крестьянин, для которого хлеб — это нечто святое. Мы испытывали то же самое чувство: ведь частенько хлеба у нас совсем не было. Как упал этот кусок?..

Коце поставил на землю большую бутыль с керосином и начал рыться в мешке. Сахар, перец, рис. Нитки, иголки. Ого, и табачок!.. При этом восклицании Велко с презрением посмотрел на нас, но жизнь есть жизнь... Воспользовавшись тем, что несколько курильщиков были на какой-то работе, комиссар провел собрание четы и большинством голосов добился решения — в землянке не курить! Ну а что это за курение снаружи, где зубы выстукивают дробь и ты, сам того не желая, изжуешь всю цигарку? Да и половина удовольствия пропадает, когда в темноте не видишь дыма! Потом мы, курильщики, добились отмены этого решения, но тем не менее старались курить в землянке реже. От голода, утомления и напряжения у нас выработалась привычка курить помногу. Эти пять кило табачку, нарезанного, кудрявого, мягкого, как шелк, мы прикончили за пятнадцать дней. А крепок он был, так крепок, что бай Горан начинал кашлять, еще когда мы только закручивали цигарки. Скверное дело — курение. Мне ли этого не знать? Однако на войне и безусые юнцы становились курильщиками. Мы курили часто буковые листья, пробовали даже цветы липы. Некоторые бенковцы, когда им было невтерпеж, мешали даже сухой мох с острым перчиком!

Антон удалился со своим младшим братом — Чапаем, высоким, стройным красавцем. А Коце взволнованно рассказывал о бомбардировках. Наслушавшись эвакуированных, он говорил, как очевидец. Разрушены целые кварталы — не пройдешь! Дома горят. Все разбежались! Где комната разрезана пополам, и все в ней осталось, как было, где квартиры целы, а снесена лестница...

Черт побери, нас охватила какая-то злая радость. Ведь эти бомбардировки — тоже удары по фашистам и тоже помогают нам. Однако сердца наши сжимались от боли, ведь там наши близкие. А Коце все говорил: «Страшное дело! Много погибло народу!» Почему союзники бомбят безо всякого разбора? Зачем озлобляют людей?..

Газеты доставляли нам немало веселых минут. Читали мы их вслух. Какое там чтение? Это был театр — реплики, комментарии, смех.

Велко размахивает «Зорой» и кричит нараспев, как сельский глашатай:

«По-о-о ра-а-споряжению верховного комиссара экономики военного времени, по-о-о случаю праздников рождества каждому члену хозяйства отпускается по 200 граммов свинины или говядины или 500 граммов птицы». Хватай, народ!

— Еще немножко, и люди расхвораются от переедания! — в панике хватается за голову Тошко.

— Да нет, они отложат это и на пасху! — спокойно замечает Брайко.

— Разрешите продолжить? «В ресторанах и гостиницах будет готовиться и подаваться только одно блюдо!»

— Да тем паинькам, кто там сидит, и того много! Пусть приходят к нам, Данко приготовит им и по три блюда! — совершенно неожиданно говорит вдруг чернобровый бенковец Стефчо. Сначала он казался нам угрюмым, а на самом деле это был добрейший человек. Обычно он молчал, а сейчас его реплика прозвучала весьма остроумно.

— Слушай дальше, народ! «Полученными сухарями (кило и двести граммов!) нельзя пользоваться без специального разрешения!»

— Так, так, крохи дают да еще командуют, когда их съесть! Молодцы!

Велко читал дальше: назначен новый «комиссар обуви», но «должность управляющего софийским кладбищем объявлена вакантной»; «белье в столичных банях выдаваться не будет», но зато «разрешена свободная продажа турецкого гороха — сырого и поджаренного»; «автомобили без газогенераторов будут задерживаться», а «мелкие хлопчатобумажные лоскуты не являются отныне товаром, на который распространяется государственная монополия».

Поднимается такой шум, что Велко кричит во все горло:

— Подождите, сразу видно, что вас нельзя причислить к лику великих! Послушайте «Зору»! «Без жертв не обойтись. Величие нации познается по тем жертвам, на которые она способна!..»