Христос не ищет Своего. Узнав о смерти друга, Он… радуется, потому что Его ученики увидят славу Божью и уверуют. Радуется, потому что знает, что смерть подчинится Его голосу и отдаст Лазаря, и это вдохновит и укрепит Его учеников перед тяжелым испытанием.
А увидев рыдающих сестер и скорбящих вместе с ними людей, Он плачет. «Смотрите, как Он любил его…» Любил, конечно, и любит.
Порой спрашивают: отчего же Он плакал? Ведь Он знал, что сейчас воскресит Своего друга, значит, и плакать было не о чем. Может быть, в Его слезах какой-то нравоучительный смысл?
Да, Христос знал, что воскресит Лазаря, но ведь это не отменяло ни тяжелую болезнь, ни тяжелейший опыт смерти, ни страдание его сестер!
Иисус ничего этого не обесценивает. Не говорит, мол, подумаешь, Я сейчас все исправлю. Он разделяет человеческое горе здесь и сейчас. И Ему больно за них по-человечески, и по-человечески Он плачет, а не с желанием и из Собственных слез сделать для учеников наглядное пособие.
Иисус – живой Человек. И, как Человек, Он мог радоваться и плакать, тосковать, ужасаться и бояться, гневаться, сострадать, печалиться, удивляться, негодовать. Он живой. И у Него можно всему учиться, в том числе тому, как владеть эмоциями, а не давать им власть над собой.
Но Он вовсе не похож на бесчувственного робота, который ничего не чувствует, а только демонстрирует.
И заметим: Христос плачет о чужой боли. Не о Своей. О Себе и Своих муках Он не плачет даже в Гефсимании – скорбит смертельно, молится до кровавого пота, но не плачет. А уязвимость человека перед смертью и полная, невыносимая беззащитность перед болью потери ранит Его до слез. Пленники смерти стоят перед Ним: и тот, кто во гробе, и те, чьи сердца разрываются от невыносимой муки. И Он плачет, потому что ужас смерти в полной мере открыт Ему, Который всегда был с Отцом. Он знает, что смерть – это разрыв с Богом, до сих пор неисцеленный.
Смерть неестественна и страшна даже для нас, а ведь наша природа причастна смерти. Христос же был ей совершенно непричастен, насколько же яснее и четче видел ее уродство Единый Безгрешный!
И Он плачет, потому что разделяет каждую смертную разлуку, каждую скорбь у гроба.
Он победит, Он знает: еще несколько минут, и совершится величайшее чудо. Но сколько еще душ томится в шеоле, сколько слез было пролито на могилах, сколько боли, сколько горя знали люди до Его прихода.
«Ты слишком поздно пришел».
«Поздно спасать!» – искушение, которому поддаешься по-разному: поздно спасать того – он так грешен, его уже не исправишь; поздно спасать этого – он смердит своими грехами к небу; слишком далеко зашел, слишком безнадежно пал; поздно спасать, жги, Господи, оставь их, Господи, и забудь за могильной плитой, Тебя ждут живые.
Но Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее. Самое мертвое – в Его глазах лишь уснувшее, потерянное для кого угодно, но не для Него.
Пусть идет…
«Развяжите его, пусть идет», – сказал Он, пришедший отпустить измученных на свободу и готовый заплатить за это любую цену.
Лазарь вышел. Гроб остался незавален. Шеол – пещера, пропахшая тлением – был открыт перед Ним. Сама смерть распахнулась перед Ним – открытая могила, напоминание, что и Его путь – туда.
Там, во тьме и тлении, ликующие крики, переходящие в крики ненависти, там – гниением пахнущее предательство того, кто еще не предал, и отречение того, кто еще не отрекся, там – душевная мука, кровавый пот, богооставленность, смерть.
Какой же стоял вокруг шум, какой галдеж, какие изумленные и радостные крики.
А Он стоял наедине со смертью. На пороге. С совершенным мужеством готовясь дать ей бой: войти, пройти насквозь и победить, покорить Себе.
Как очевидна перекличка этой субботы с будущей Субботой: сегодня Он выводит из гроба одного мертвого, а через неделю выведет из тьмы смертной всех пребывающих в ней, всех, потянувшихся к Нему, на Его голос.
И смерти прежней уже не будет: из темного мешка шеола она превратится в арку, сквозь которую выходишь на встречу с Богом.
Иосиф Каиафа