Критикуя всеобъемлющий рационализм и секуляризм эпохи Просвещения, славянофилы, как и Андрей Чихачёв, в то же время приветствовали представления Просвещения об образовании и идею благоговения перед знанием, изначально распространявшееся «Энциклопедией» Дидро (в особенности знанием о родном крае и обитателях различных областей страны). К этому славянофилы прибавляли сентиментальный интерес к миру чувств (в частности, религиозных переживаний) и уважение к сентиментальной привязанности человека к родной культуре[911]
. Однако свойственное романтизму внимание к отдельному человеку не нашло четкого отражения в идеологии славянофильства, поскольку противоречило преданности воображаемому допетровскому прошлому, которое (в глазах славянофилов) характеризовалосьПредставления Андрея перекликались с мыслями славянофила Ивана Аксакова о жизни провинции: «Дорожа пространством дома как бесценным сосудом, в котором могла быть сохранена суть патриархального идеала»[912]
. Это мировоззрение понуждало даже столичных интеллектуалов погружаться в подробности повседневной домашней жизни – как это делал и Чихачёв. Он также разделял убеждение мыслителей-славянофилов, что после Великой французской революции судьбой Европы стало «ложное» или извращенное Просвещение, и надежду, что Россия избежит того, что казалось ему крайним рационализмом и социальным хаосом республиканских и эгалитаристских идей.Однако, в отличие от славянофилов, Андрея мало интересовала соборность: возможно, потому, что он не готов был романтизировать крестьянство (вместо этого идеализируя свою патриархальную власть над деревней). Отцы-основатели славянофильства славились тем, что появлялись в великосветских салонах облаченными в «традиционное» платье эпохи Московского царства. Андрей и его родные одевались по европейской моде, а консервативный национализм или патриотизм Андрея не нуждался в публичных демонстрациях (и не был элементом романтического проекта воссоздания национального прошлого), представляя собой простое отражение того, как он понимал актуальное состояние своего непосредственного окружения[913]
. Его частые признания в личной преданности царю и императорской фамилии показывают, что его практически полностью лишенное критики отношение к самодержавию и государству отличало его от славянофилов, хоть он и разделял с ними отсутствие интереса к политическому или гражданскому национализму на западный образец, отводившему значительную роль представительному государству, состоящему из «граждан» (в противоположность милостивому правлению монарха, существующего над своими «подданными» и вдали от них).В нескольких важных аспектах мировоззрение Андрея и интеллектуальный труд, который он считал своим призванием, по-видимому, находятся в согласии с проектом славянофилов (в трактовке Рабов-Эдлинг). Однако в других отношениях его взгляды ближе к консервативным помещичьим представлениям о национальной идентичности, формировавшим основу «здорового» национализма Западной и Центральной Европы. В России деревенская жизнь под властью помещика, бывшая ядром представлений Андрея о национальной идентичности, была разрушена в 1861 году в момент освобождения крепостных, приведя к обеднению помещиков и отчуждению крестьянства. Способом выживания товарищей Андрея по несчастью и сохранения их представлений о национальной идентичности можно, вероятно, счесть труды земских деятелей конца XIX века (Земства – органы местного самоуправления, введенные в 1864 году, из‐за наличия имущественного ценза возглавляемые достаточно обеспеченными землевладельцами. Их сотрудники – учителя, врачи, агрономы и др. – были в основном молодыми людьми, имевшими профессиональное образование и происходившими из обедневших дворянских или разночинных семейств). Ущерб, который отмена крепостного права нанесла хрупким экономическим и социальным отношениям в сельской России, замедлил рост и уменьшил влияние земцев по сравнению с подобными им группами в Западной Европе[914]
.