Господин штабс-капитан (СИ)

«На войне, братцы, бывают успехи и неудачи. Наше дело солдатское, мы призваны воевать за веру, царя и отечество. За богом молитва, а за царем служба, не пропадут. Уверен, что солдаты моего четвертого взвода вернутся после войны домой увешанные крестами».

Когда он ушел, солдат по фамилии Исаев, весело прищурившись, уставился на татарина Набиуллина, словно уже видел всю его широкую грудь в георгиевских крестах.

«А ведь вам, магометанам, по вере вашей кресты не положено носить, — поддел он Набиуллина. — Куда же ты тогда кресты денешь?»

«Э! Нельзя носить крест на шее, а на груди коран не запрещает, — невозмутимо ответил татарин. — А если уж правду говорить, то царская награда ничего солдату не дает».

«Это верно. Знал я одного земляка, который с японской войны вернулся с тремя Георгиями, - поддержал Набиуллина Григорьев. — А в девятьсот пятом году стражники не посмотрели на его царские кресты, вместе с другими мужиками так выпороли, что он скоро богу душу отдал. - Зачадив самокруткой, Григорьев продолжал. - Одному достанется серебряный крест, а тысячам — деревянный на погосте. Война кому нужна? Царю да генералам, вроде нашего. А нам она на что? Земли прибавит? Самое большее — три аршина… Да, кому война мачеха, а кому мать родная. Второй год гнием в окопах, кормим вшей, а дома — разруха, голод. Останешься жив, вернешься с Георгием, много ли он тебе в хозяйстве прибавит, ежели у тебя грош в кармане да вошь на аркане».

Григорьев окинул солдат своим взглядом и, понизив голос, сказал:

«Уж коли воевать, то не с немцами, а со своими шкурорванцами, которые из нас кровь сосут. Как говорится, повернуть дышло, превратить войну империалистическую в войну с помещиками и фабрикантами».

Солдаты тогда зашумели:

«Ну, Петрович, тут ты загнул! Обернуть одну войну в другую?! Да ты с ума спятил! Сколько же лет тогда нам воевать? Нам и эта война обрыдла…»

А Григорьев приложил палец к губам и говорит:

«Товарищи, прошу об этом разговоре ни гугу. Объяснить я точно все не могу, но среди рабочих такой слух в Петрограде ходит. Сам слышал на Путиловском заводе перед отправкой на фронт».

Потом Григорьев перевел разговор на другую тему. Я уверен, что он не все нам сказал, что он знает больше, но нам, слабо разбирающимся в политике, пока всего не говорит. А сегодня вот такое произошло!

ГЛАВА 17.

Мария Никольская.

Глухая южная ночь. Тихо. Настолько тих, что даже не слышно канонады, которая последние дни, не прекращаясь, гулко бухала где-то на западе и днем, и ночью. Чуть заметное дуновение ветерка нежно и осторожно колышет белые занавески на открытом настежь окне. Застучали друг о друга листья на яблоне. Совсем не слышно певчих хулиганов. Они все спят и не тревожат своим щебетом уставших людей. Жарко. От чего тело ждет с замиранием очередного потока воздуха. Странно, но совсем нет комаров. Никто не жужжит противно над ухом, никто не кусаю до кровавой чесотки. Видимо и эти мерзкие насекомые решили поспать в такую ночь. В соседнем доме тихонько, боясь разбудить хозяев, завыл пес. Ему стали вторить собаки из других, ближних и дальних домов.

Мы лежим на мягкой перине и не спим. Гулко стучит сердце, мокрая рука ловит колыхание воздуха и пытается высохнуть. Маша тяжело, но очень довольно дышит. Ее рука ловит мою и они теперь уже вместе потеют. Мы лежим поверх одеяла, и наши тела призрачно светятся, отражая лунный свет, проникающий в комнату через открытое окно.

- Я очень тебя люблю, - шепчет Маша, сбивая и без того прерывистое дыхание.

- Я тебя тоже очень люблю… Я хочу, чтоб поскорее закончилась эта война, хочу всегда быть с тобой…

- Я и так всегда с тобой… и телом и душой… ты мой, только мой. Знаешь, я вчера читала новые стихи Софьи Парнок. Их напечатали в газете. Хочешь, я прочту их?

- Ты выучила их наизусть?

- Да…

- Прочти, бога ради.

- Скажу ли вам: я вас люблю?

Нет, ваше сердце слишком зорко.

Ужель его я утолю

Любовною скороговоркой?

Не слово,— то, что перед ним:

Молчание минуты каждой,

Томи томленьем нас одним,

Единой нас измучай жаждой.

Увы, как сладостные “да”,

Как все “люблю вас” будут слабы,

Мой несравненный друг, когда

Скажу я, что сказать могла бы.

- Ты любишь стихи? – спросил я, немного помолчав, осмысливая услышанное.

- Да, я очень сентиментальна.

- Они, правда, красивые.

- Очень…

- Милая, расскажи мне о себе. Ведь ты так мало мне рассказывала. Я хочу больше знать о тебе, - я взял ее руку и поднес к своим губам.