Елена аккуратно запрыгнула на балюстраду спиной к лампе, взялась за рейлинг обеими руками, как за балансир, и вытянула одну ногу в сторону люстры.
— Застряла! — крикнула она совершенно спокойным голосом, даже не запыхавшись. — Надо позвать кого-нибудь с лестницей!
На фоне бледной слоновой кости тончайший белый шелк был почти не заметен, но зато прикрывал собой телефон.
— «Прада»! — с гордостью объявила Елена, спускаясь по лестнице в своих соболях.
У меня вдруг мелькнула мысль, что если Баленски или Ермолов убьют меня, что вполне вероятно, то погибнуть мне суждено под балдахином с лейблом известного модного дома. Почему-то это показалось мне очень смешным. Не знаю, о чем в этот момент думала Елена, но, взглянув мне в глаза, она улыбнулась, и вскоре мы уже хохотали, держась друг за друга, чтобы не упасть, и проливали слезы на теплый пушистый мех наших шуб.
Елена дважды показала мне код доступа в помещение, а потом пошла обедать с Карлоттой. Я вернулась в Санкт-Мориц, собрала вещи и приготовила все, что должно было понадобиться вечером. Я послала Йоване сообщение с подтверждением, в шесть вечера экраны в Белграде будут в полной боевой готовности. Снэп-код отправила в Кению.
Оставалось всего лишь одно дело, но зато самое сложное. Надо было позвонить маме, ведь, возможно, это мой последний шанс поговорить с ней. У меня внутри еще бурлил пережитый вместе с Еленой восторг, но постепенно во мне начал появляться и страх, однако несильный, ведь предвкушение риска и адреналина пока что было сильнее. В тот момент перспектива услышать голос мамы пугала меня куда больше, чем встреча с Ермоловым и Баленски. Если бы мне нужно было описать ей свои чувства, то, наверное, я сказала бы что-то вроде «противоречивые» или «сильные», но произнести эту фразу я не могла. Моя мать никогда не защищала меня, но она и о себе-то с трудом могла позаботиться. Я испытывала к ней жалость, во многом — презрение, но всегда пыталась выполнять свой долг по отношению к ней. Потому что, как это ни странно прозвучит, в каком-то смысле я ей восхищалась. Размышлять о причинах этого восхищения я сейчас не была готова. Она была слабой, но сообразительной. Мы с ней похожи, обе хорошо умеем импровизировать.
Я прилегла на постель рядом с Караваджо и набрала номер.
— Как дела, мам?
— Джуди?! Как ты, милая моя?
— Отлично! Очень много работы!
— Значит, все хорошо?
— Очень хорошо, мам! А у тебя как, что делаешь?
— Да ничего особенного, как всегда. Вот новый диван появился.