Госпожа

Говорят, что прогулка в быстром темпе — эффективный антидепрессант, но люди вообще много всякого бреда несут. Однако, бодро шагая по набережным, я вдруг ощутила какое-то изменение, мне как будто стало легче, как будто все, что я оставила в Венеции и других городах, небрежно упало с моих плеч и беззвучно ушло на дно одного из этих старинных изящных каналов. Теоретически у меня были все основания испытывать страх, просто мне никак не удавалось научиться удерживать тревожность на требуемом уровне. Я решила пожить спокойной жизнью, но вынуждена признать, что это далеко не так приятно, как мне казалось. Что делать, когда ничего делать не нужно? Я не из тех, кто может всерьез увлечься экстремальным виндсерфингом или покорять горные вершины, отдавая все доходы на благотворительность. Сплин, может быть, и романтичное расстройство, но менее скучно от этого не становится.

Сев на край набережной и свесив ноги с парапета, я задумчиво закурила, глубоко затягиваясь вкуснейшим табаком. Может, я старею, но все то, чего я когда-то хотела: безопасность, уверенность в завтрашнем дне, анонимность, — сейчас казалось мне совершенно не стоящим усилий. Каналы изящно струились между высокими и узкими старинными домами, словно расплавленный денежный поток. В венах флегматичного, сдержанного Амстердама течет все богатство известного нам мира. Я подумала о картинах, висящих в музее на другом конце города, об огромном количестве вещей: тарелки и веера, лобстеры и глобусы, мускатный орех и шелковые драпировки, клавесины и фрукты, сундуки, зонтики, сумочки — все это искусно перемешано и выставлено на обозрение бюргерам в их тщательно выписанных накрахмаленных воротниках. Натюрморт, навечно заключенный в рамку и выставленный на обозрение. Мне даже самой не верилось, что я смогла остановиться и замуровать себя в Элизабет, словно насекомое в янтарь. Богатенькая дилетантка, играющая в деловую женщину. Почему я так долго не могла понять, что мое место на самом краю карты? Наверное, во всем виноват Караваджо. Все-таки у нас с ним много общего. Для начала мы оба убийцы. Художник провел бóльшую часть жизни в бегах, стараясь тем не менее оставаться на любимом итальянском побережье. Он любил рисковать, испытывал слабость к броским нарядам, был прагматичен, не боялся крайностей и понимал, что во имя красоты можно простить все, что угодно, даже убийство. Он знал, что честь — язык ран. Наверное, точнее всего сказать, что причиной большинства проблем Караваджо было то, что он переоценивал себя, презирал риск или, скорее, уделял ему слишком много внимания. Возможно, риск — единственное, что меня по-настоящему привлекает в этой жизни. Я слишком долго была вне игры, слишком долго! И несмотря на то что я искренне оплакивала смерть Маши — а может быть, и именно из-за нее, — мне не терпелось узнать, не разучилась ли я играть.

Архив Хафкеншейда находится в Музее Тейлора в Харлеме. Я нашла его старым, проверенным способом: взяв крошечную карту в туристическом информационном бюро. В XIX веке этот архив принадлежал торговцу красками из Амстердама, а сейчас является одним из главных источников исследований смол и минералов, использовавшихся при приготовлении красок. Я решила, что раз уж я все равно еду в Амстердам за паспортом, то можно попробовать узнать побольше о том, как можно было создать настолько хороший «рисунок Караваджо», что даже Ермолов купился на эту подделку. Можно предположить, что перед покупкой он поручил доктору Казбичу проверить всю информацию, что могло в корне изменить суть дела. Мне хотелось попробовать докопаться до правды и понять, как же кому-то удалось создать подделку такого высокого уровня.

Над бывшим портом дул свежий бриз, хотя море и было довольно далеко, но на улице все равно было жарко. Оделась я очень тщательно: тяжелые, практичные сапоги, придававшие изящность и стройность бедрам, свободная длинная джинсовая блуза от модного дома «Марджела», а под нее бюстгальтер пуш-ап, несколько пуговиц оставила незастегнутыми, чтобы было попрохладнее. Я не стала записываться предварительно, предположив, что хранитель старинного скипидара вряд ли пользуется большой популярностью у посетителей. Представившись, я рассказала пожилому доценту о своем «проекте», глядя на него так, будто он единственный мужчина на всем белом свете, и он разрешил мне войти. Я объяснила, что учусь на искусствоведа и пишу дипломную работу о Тинторетто, сослалась на бюллетень, выпускаемый Национальной галереей Лондона, в котором обсуждалось использование художником определенной краски — неаполитанской желтой, которая вошла в моду в Италии в XVI веке.