Госпожа Бовари

Но критический взгляд свысока, свойственный человеку, привыкшему во всех житейских отношениях осторожно оберегать свою независимость, открыл в этой любви источник других подлежащих использованию наслаждений. Родольф счел неуместною какую бы то ни было стыдливость. Он стал обращаться с Эммой без всяких стеснений. Он превратил ее в послушное орудие чувственной похоти. Ее любовь перешла в тупую безотчетную преданность, в восторженное поклонение перед тем, кто погружал ее в это море сладострастия, в это блаженство, где она цепенела; ее душа тонула к этом опьянении, как герцог Кларанский в своей бочке с мальвазией.

Следствием приобретенных госпожою Бовари любовных навыков была перемена в ее повадках. Взоры ее стали смелее, речи непринужденнее; она дошла даже до такого неприличия, что прогуливалась в сопровождении Родольфа с папироской в зубах, как будто издевалась над общественным мнением; наконец и те, что еще сомневались, перестали сомневаться, увидев ее однажды — она выходила из дилижанса — туго затянутою в жилет мужского покроя.

Госпожа Бовари-мать, приехавшая искать у сына убежища после ужасающей сцены с своим супругом, была возмущена этою выходкой едва ли не глубже, нежели местные дамы. И другое многое было ей не по сердцу: во-первых, Шарль не последовал ее совету и не запретил жене читать романы; во-вторых, ей не нравились тон и порядки дома; она позволила себе несколько замечаний, на это рассердились, особенно раз — по поводу Фелисите.

Госпожа Бовари-мать накануне вечером, проходя по коридору, застигла девушку в обществе мужчины лет сорока, с темными бакенами, который, заслышав ее шаги, быстро убежал из кухни. Выслушав донос, Эмма расхохоталась; тогда почтенная дама вспыхнула гневом и заявила, что только лица, позволяющие себе насмехаться над добрыми нравами, не считают своею обязанностью следить за тем, как ведет себя их прислуга.

— Что это за тон? В каком обществе вы живете? — сказала невестка с таким дерзким взглядом, что старуха Бовари осведомилась, не попала ли она ей невзначай не в бровь, а в глаз. — Выйдите вон! — произнесла молодая женщина, вскочив с места.

— Эмма!.. Мамаша!.. — восклицал Шарль, стараясь их утихомирить.

Но обе зарвались и разбежались в ярости. Эмма топала ногой, повторяя:

— Невежа! Мужичка!

Он побежал к матери; та потеряла всякое самообладание, бормотала:

— Наглая! Бесстыдница… Или еще того хуже!

И намеревалась уехать немедленно, если та перед ней не извинится. Шарлю пришлось снова идти к жене и умолять ее об уступке; он стал на колени; наконец она сказала:

— Хорошо! Иду. — И действительно, протянула руку свекрови с достоинством маркизы, проговорив: — Извините меня, сударыня.

Потом, взойдя к себе в спальню, Эмма бросилась ничком на постель и разрыдалась как ребенок, уткнув голову в подушку.

Она условилась с Родольфом, что в случае какого-нибудь чрезвычайного события приколет к занавеске у окна клочок белой бумаги, чтобы он мог прибежать в узенький закоулочек за домом, если бы как раз оказался в Ионвиле. Эмма подала условный знак, прождала около трех четвертей часа, как вдруг увидела Родольфа на углу рынка. У нее явилось искушение распахнуть окно и позвать его; но он уже исчез. В отчаянии она снова упала на постель.

Вскоре, однако, заслышала она шаги по тротуару. То был, конечно, он; она сбежала с лестницы, скользнула через двор. Он стоял перед нею. Она бросилась в его объятия.

— Будь осторожнее, — сказал он.

— Если б ты только знал! — воскликнула она. И принялась выкладывать ему все, торопливо, беспорядочно, преувеличивая случившееся, присочиняя новое, и с такими длинными отступлениями, что он ничего не мог сообразить.

— Ну же, мой ангел, полно, нужно присутствие духа, утешься, наберись терпения!

— Но вот уже четыре года терпения и страданий!.. Такая любовь, как наша, должна быть открытой перед лицом Неба! Они здесь затем, чтобы меня мучить. Я не в силах дольше терпеть! Спаси меня!

Она прижималась к Родольфу. Ее глаза, полные слез, сверкали, как пламя под волною; она прерывисто дышала, он никогда не любил ее так сильно; забыв обычную осторожность, он вымолвил:

— Что же нам делать? Чего ты требуешь?

— Возьми меня отсюда! — вскричала она. — Увези меня!.. Умоляю тебя! — И прильнула губами к его губам, словно желая вместе с дыханием поцелуя вырвать у него неожиданное согласие.

— Но… — сказал Родольф.

— Что такое?

— Твоя дочь?

Она задумалась на несколько мгновений, потом сказала:

— Мы возьмем ее с собою, нечего делать!

«Вот так женщина!» — пробормотал он про себя, глядя ей вслед, пока она удалялась.

Она побежала в сад. Ее позвали.

Старуха Бовари в течение следующих дней не могла надивиться перемене, происшедшей в невестке. Эмма стала благонравной, и даже довела почтительность к свекрови до того, что просила сообщить ей рецепт мариновки корнишонов.