Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

На этой улочке, по правую руку, ночлежный дом, нечто совершенно отвратительное, что надо увидеть, чтобы составить о нем представление; на стекле фонаря надпись:

«Сдается на ночь.
Кофе без молока».

Напротив ночлежного дома — конюшни, оставленные в те долгие морозные ночи, что мы только что пережили, открытыми, чтобы дать приют несчастным, бедным настолько, что им нечем заплатить даже за эту ночлежку.

Остановитесь на последней ступени лестницы.

Так вот, именно здесь в пятницу 26 января 1855 года, утром, в семь часов три минуты, в то самое время, когда в такие зимние ночи наступает ледяной рассвет, и обнаружили еще не остывшее тело Жерара: ноги его почти касались этой ступени, а на голове была шляпа.

По крайней мере, агония не была мучительной, раз шляпа не упала.

Так мало жизни оставалось погасить в этом несчастном увядшем растении! Если, конечно, то, что мы считаем следствием безумия, не было преступлением; если так называемое самоубийство не было на самом деле убийством; если шляпа осталась на голове во время агонии, а не была нахлобучена уже после нее.

Позднее мы к этому еще вернемся.

Те, что увидели Жерара первыми, не осмелились вынуть его из петли, хотя один из них обратил внимание на то, что в нем еще теплилась жизнь, ибо рука его шевелилась.

Но вам ведь известен этот роковой предрассудок, погубивший стольких людей, которых еще можно было спасти:

«Повесившегося можно вынимать из петли только в присутствии комиссара полиции!»

Пошли за комиссаром полиции, г-ном Бланше, и врачом, имени которого я не знаю.

Тело было еще теплым.

Врач решил сделать кровопускание; кровь пошла, но Жерар не открыл глаза и не застонал.

Быть может, он просто погнушался возвращаться в этот мир, который добровольно покинул.

Мы вошли в ночлежный дом, чтобы расспросить женщину, которая его содержит.

Она утверждала, что никогда не видела Жерара до того момента, когда ей пришли сказать, что в двадцати шагах от ее дома повесился какой-то мужчина.

— Сначала мы подумали, что он замерз, — сказала она.

Со шляпой на голове и с опущенными руками он и в самом деле походил на спящего.

Она вспомнила лишь, что около часа ночи кто-то стучал в ее дверь.

Не Жерар ли стучал?

Но все койки в доме были заняты, и она не открыла.

* * *

От улицы Старого Фонаря мы пошли в морг, куда увезли тело.

От места, где Жерар повесился, до того, где он теперь покоился на каменном ложе, был всего один шаг.

Он лежал с голым торсом, раздетый до пояса.

На теле, изнуренном нравственными страданиями еще более, чем физическими, отчетливо проступали ребра и ключицы.

Шею охватывала фиолетовая линия. Лицевые мускулы были слегка сведены.

На соседнем столе лежала девушка, из-за несчастной любви бросившаяся в Сену.

Если в полночь покойники действительно разговаривают между собой, то в следующую ночь эти двое должны были поведать друг другу немало печальных историй!

Домой я вернулся в совершенно угнетенном состоянии. Я был одним из тех, кто последним видел Жерара; я любил его так, как любят ребенка, и могу гордиться тем, что наряду с Мери и Мийо был в числе тех, к кому он приходил в часы уныния и безденежья.

По возвращении я обнаружил письмо Мери. Воспроизвожу его дословно вместе со стихами, которое оно содержало:

«Дорогой Дюма!

Вы всегда были настроены на добрые дела! На сей раз Вам следует найти не памятник, а два квадратных метра земли, камень и крест для нашего несчастного друга Жерара де Нерваля.

Воздержусь давать Вам советы; Вы очень изобретательны, когда речь идет о том, чтобы отыскать презренные деньги для благородного дела. Тем не менее рискну сказать: наши старые друзья Альфонс Руйае и Марк Фурнье могли бы дать благотворительные спектакли в своих театрах, где Жерар де Нерваль снискал большой успех. Нужно не так уж много денег, чтобы положить камень на могилу!

Tibi et tuis.[74]

МЕРИ.

27 января 1855 года».

Затем следовали стихи:

«ЖЕРАР ДЕ НЕРВАЛЬ.