Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

«Поскольку в нашей дружбе нет ревности, мы уступаем свои права господам Теофилю Готье и Арсену Уссе, высказывая им сожаление, что данная мысль пришла нам в голову прежде, чем им.

Тем не менее мы настаиваем на эпитафии, сочиненной Мери, поскольку сомневаемся, что какая-нибудь иная дружба, при всей ее ревнивости, способна сочинить нечто более возвышенное».

Первого февраля состоялись похороны Жерара де Нерваля. В половине первого около двухсот человек явились в собор Парижской Богоматери. Как и все утонченные и изысканные поэтические таланты, Жерар де Нерваль не был особенно популярен. За пределами узкого круга его друзей и почитателей душа его — а в таланте его было куда больше духовного начала, нежели материального, — душа его излучала лишь бледное и печальное свечение, напоминавшее скорее дрожащий свет могильной лампады, нежели пылающий факел в руках гения.

По моему мнению, слава Жерара не станет от этого менее долгой; напротив, многие факелы, казавшиеся вечными, скоро поблекнут и угаснут, тогда как его светильник, доверенный заботам той весталки, что зовется Поэзией, будет гореть всегда и становиться все ярче и ярче.

Все самые известные люди были здесь; все, кто сознательно не ходит на похороны королей, пришли на похороны Жерара.

В тот день, когда вокруг катафалка какого-нибудь короля соберутся те люди, что окружали гроб Жерара, сын этого короля может успокоиться в отношении своего будущего царствования.

Понятно, что я был там одним из первых.

Помимо тех, кому предстояло проводить усопшего к его последнему пристанищу, в соборе было несколько набожных женщин, пришедших помолиться: одни — за поэта, другие — за самоубийцу. Я заметил свою дочь, стоявшую на коленях у подножия одной из колонн, и пробрался сквозь толпу, чтобы поздороваться с ней.

Она очень любила Жерара и сотни раз пыталась утешить его посредством тех нежных слов, секрет которых известен красивым молодым женщинам, но томящееся сердце Жерара и его тоскующая душа не желали быть утешенными…

II

Вы хотите, чтобы я рассказал вам о вашем Жераре, а вернее, о нашем Жераре. Я представлю его вам таким, каким он был в моих глазах: вечно шагающим в стороне от реальной жизни и, подобно Энею, идущим вслед за облаком, в тумане которого ему виделась богиня.

Жерар Лабрюни де Нерваль принадлежал к поколению, пришедшему вслед за нашим; подробностями о его рождении и первых годах детства, так сильно повлиявших на всю его остальную жизнь, можно поинтересоваться у него самого, в той главе «Галантной богемы», что называется «Ювенилия».

Однажды по вине его деда, в ту пору молодого парня, сбежала и затерялась в Компьенском лесу лошадь; это повлекло за собой ссору между дедом и прадедом Нерваля; дед поднялся к себе в комнату, собрал узелок с вещами и ушел из дома, ни с кем не попрощавшись.

Путь его был недолгим; он остановился возле Эрменонвиля, в доме своего дяди, зажиточного фермера, своего рода Лавана; как и у Лавана, у дяди была дочь: новоявленный Иаков встал за плуг и взял в жены эту новоявленную Рахиль.

От этого брака родилась девочка, которая вышла замуж за наполеоновского офицера, последовала за ним по всем армейским дорогам и в возрасте двадцати пяти лет умерла в Силезии, устав от тягот войны и страдая от лихорадки, которую она подхватила при переправе через заваленный трупами мост, где ее повозка едва не перевернулась, переезжая одного из них. Ее похоронили на польском католическом кладбище города Гросс-Глогау; ну а ее муж, отец Жерара, продолжил свой путь, вместе с императором оказался в Москве, едва не погиб при Березине и уцелел в страшных кампаниях 1813, 1814 и 1815 года, которые чуть было не закончились гибелью Франции.

Жерар так вспоминает свою первую встречу с отцом:

«Мне было семь лет, и я беззаботно играл у дверного порога моего дяди, как вдруг к дому подошли три офицера; потускневшее золото их мундиров едва поблескивало под солдатскими шинелями. Первый из них обнял меня с такой горячностью, что я воскликнул: «Папа, мне больно!»

С этого дня, — продолжает Жерар, — судьба моя изменилась».[76]