Жерар был одним из тех поэтов, которые не только в своих стихах, но и в действительности любят устремлять взор на бездонный небосвод и наблюдать за тем, как медленно спадает темное покрывало ночи и меркнут одна за другой звезды в молочном свете утра. Так что он и не думал спать, весь отдавшись этому зрелищу, приводящему в восторг мечтателей и в отчаяние мыслителей, ведь мечтателям, чтобы наслаждаться, нужно всего лишь созерцать, а мыслителям, чтобы объяснить, нужно вначале понять.
Когда последняя утренняя звезда гаснет в первых лучах солнца, Жерар встает, шагает еще минут сорок пять и, наконец, подходит к деревне, которая в памяти видится ему сплошь увитой виноградными лозами и украшенной гирляндами роз.
Дверь дома Сильвии не заперта; никого не встретив, он входит, поднимается к ней в комнату и застает ее за плетением кружев. Разыгрывается сцена из «Дафниса и Хлои», в которой Жерар рассказывает юной поселянке, внимающей ему крайне удивленно, о своем ночном путешествии, о чувствах, охвативших его среди бескрайнего леса, о своем восторге перед лицом рассеивающейся тьмы и нарождающегося дня.
— Вы устали? — спрашивает девушка, когда он закончил.
— Ничуть, — отвечает Жерар.
— Что ж, раз вы не устали, я заставлю вас побегать еще: мы пойдем в Отис навестить мою старую тетушку.
Отис! Да ради одного названия этой деревни Жерар побывал бы там. Отис! Разве при этих звуках не чудится селение, белеющее под прекрасным небом Греции, между Пиреем и Саламином?
И вот два прелестных ребенка отправляются в путь; словно Дафнис и Хлоя, носятся они по берегам Кефиса… да нет, Тевы, по лугам, пестреющим маргаритками и лютиками. Выйдя из леса, они попадают на поле, сплошь усеянное пурпурной наперстянкой, колокольчики которой колышутся на ветру, роняя жемчужные капли росы.
Девушка рвет цветы охапками.
— Что вы собираетесь с ними делать? — спрашивает Жерар, уже искушенный в ботанике и знающий, какой яд можно извлекать из этих ярких цветов.
— Это для тетушки, — отвечает Сильвия, — вы не представляете себе, как она будет радоваться, поставив эти красивые цветы у себя в комнате.
Они пересекают небольшую равнину, а затем, увидев, что вдали замаячил острый шпиль колокольни Отиса, пускаются бегом, чтобы побыстрее туда добраться.
— Добрый день, тетушка! Ваши детки пришли, и они умирают с голоду!
(Повторяю, дорогая сестра, я цитирую по памяти; так что не сердитесь на меня, если я заменяю отдельные слова другими.)
— А это вам, тетушка!
И Сильвия вручает ей охапку цветов; тетушка целует племянницу.
— А кто этот парень? — спрашивает она.
— Мой ухажер, — храбро отвечает Сильвия.
Жерар в свой черед целует тетушку.
— А он хорош собою, — произносит старушка. — К тому же блондин!
И она вздыхает; возможно, на другом горизонте ее жизни тоже промелькнул какой-то блондин.
— Правда, у него красивые волосы? — спрашивает Сильвия.
Тетушка покачала головой.
— Это быстро проходит, — говорит она.
И действительно, спустя пятнадцать лет, со времени первого приступа душевной болезни, у Жерара начали выпадать волосы!
На столе появляются молоко, лесная земляника, вишни из сада, яйца из курятника — на скорую руку накрытый завтрак, который, благодаря художественному мастерству Жерара, одаренного им в высшей степени, вы видите так, словно он изображен на полотне Мириса.
Сильвия хочет сделать омлет, но тетушка противится.
— И не вздумай дотрагиваться до сковороды и печки! Вот еще! Портить милые пальчики, которые плетут кружева прекраснее, что в Шантийи! Ты мне их дарила, а уж я-то знаю толк в кружевах.
— А кстати, тетушка! Нет ли у вас кусков старинных кружев? Они бы послужили мне в качестве образца.
— Посмотри наверху в комоде, там, наверное, есть.
— Тогда дайте мне ключи.
— Что за новости! Ящики не заперты.
— Но один, тетушка, всегда на запоре.
Сильвия берет связку ключей и стрелой взлетает по лестнице; Жерар идет следом, но, вероятно, помедленнее; видеть, как юная девушка, опережая тебя, взбегает по лестнице, такое волшебство!