Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

И в самом деле, воспитывавшийся в деревне, среди лесов, и почти всегда остававшийся на попечении слуг и крестьян, — если не считать тех часов, когда он застывал в одиночестве и мечтательной дреме, широко открыв глаза, не сознавая, о чем думает, вслушиваясь в шелест высоких дубов и вглядываясь в течение ручья, — ребенок впитывал причудливые верования, деревенские легенды и старинные песни: все то, чем богат поэтический край Валуа, где он тогда жил.

Первыми, помимо членов семьи, живыми существами, к которым он проникся привязанностью, были: голубка, а затем, когда она улетела — голубки, хотя и символизируют любовь, иногда улетают, — обезьянка, привезенная из Америки другом его отца.

Когда улетела голубка, первая его любовь, Жерар чуть не умер с горя: у него началась крапивница, которая подвела его к дверям смерти.

Его вторая любовь распахнула перед ним эти двери.

О том, что произошло с обезьянкой, к которой он испытывал всего лишь симпатию, Жерар не говорит.

Нет ничего восхитительнее тех подробностей, какие упоминает сам Жерар, рассказывая о своей юности. Его голова, на которой так рано появились залысины, в ту пору была покрыта шапкой белокурых волос; на щеках, впоследствии ставших такими бледными, играл алый румянец, а нежное и ранимое сердце, вскоре разбитое любовью, уже выказывало все признаки горячей страсти, еще не узнав, что такое любовь.

Когда читаешь «Ювенилию» Жерара, чудится, что это отрывок из воспоминаний Овидия, другого поэта, которого, в полную противоположность Жерару, убила любовь более чем счастливая; сплошные зеленые луга, журчащие ручейки и юные девушки, собирающие цветы: Жаннетта, Элоиза, Фаншетта, Адриенна, долговязая Лиза, Сильвия.

В том праздничном хороводе, что пел и танцевал на лужайках Шантийи и под сенью лесов Эрменонвиля, красавица Сильвия первой заставила всерьез биться сердце поэта.

Ах, дорогая сестра души моей, если вы не читали очаровательную идиллию Феокрита, то есть, простите, Жерара, носящую название «Сильвия», прочтите ее непременно. К сожалению, у меня нет под рукой этой книги, и я вынужден пересказывать ее, вместо того чтобы цитировать.

Сильвия, подруга детства Жерара, стала тем первым магнитом, к которому потянулось его сердце.

Я помню, за исключением, быть может, нескольких слов, ее портрет, изображенный самим Жераром, когда он увидел ее после пяти или шести лет разлуки; он стал юношей, она стала девушкой.

Ах, как бы мне хотелось увидеть вас в возрасте Сильвии и иметь возможность изобразить ваш портрет!

«Она больше не была той деревенской девушкой, которой я пренебрег ради соперницы постарше, уже вполне созревшей для земных наслаждений. Все в ней стало пленительно; ее чарующие черные глаза, притягательные уже в детстве, были теперь неотразимы; в очертаниях надбровных дуг и улыбке, внезапно озарявшей безмятежные черты, таилось нечто аттическое. Меня восхищало ее лицо, достойное резца античного ваятеля, такое необычное среди смазливых мордашек ее подруг. Эти изящно удлиненные пальцы, эти округлившиеся и ставшие такими белыми руки, эта стройная талия совершенно преобразили ее, сделав непохожей на ту, что я видел прежде».[77]

Не поручусь вам, возлюбленная сестра, что не заменил в этом отрывке какое-нибудь слово на другое и не пытался увидеть вас в этом портрете Сильвии, сделанном Жераром, но если и появилась там по моей вине ошибка, то заключается она лишь в том, что использованное мною слово не передает столь же полно, как слово самого Жерара, красочность его мысли и образность его воспоминания.

Сильвия жила в деревне Луази; Жерар сел в дилижанс и вышел в Даммартене. Не отличаясь особой крепостью тела, Жерар, тем не менее, обладал замечательной способностью всех мечтателей: не уставать от ходьбы. И в самом деле, ноги ходят, а душа тем временем грезит.

Итак, приехав в Даммартен около полуночи, он тотчас же двинулся в путь. Так как пройти ему нужно было всего лишь три льё, в деревню он прибыл бы еще до рассвета; но мысль явиться в дом среди ночи не могла прийти в голову человеку, привыкшему соблюдать приличия, и, поскольку Жерар находился на тропинке, бежавшей вдоль Эрменонвильского леса и заканчивавшейся в Луази, а к тропинке прилегали заросли дрока и розового вереска, он лег среди вереска и стал ждать восхода солнца.