Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Понятия не имею. Я никогда не испытывал к г-ну Верону ни любви, ни ненависти. Я даже написал однажды, не помню где, что он умнее, чем о нем думают.

Короче, в руках г-на Верона был журнал «Парижское обозрение», и меня ни разу не попросили написать что-нибудь для «Парижского обозрения»; в руках г-на Верона была «Конституционная газета», и меня ни разу не попросили написать что-нибудь для «Конституционной газеты»; в руках г-на Верона оказалась Опера, и мне предложили сочинить оперное либретто вместе со Скрибом, что было куда хуже, чем ничего не просить меня написать.

И в самом деле, вплоть до того момента, когда г-ну Мейерберу или г-ну Верону — не столь уж важно, кому из них, — пришла в голову мысль вынудить меня работать со Скрибом, между мной и Скрибом не было никаких отношений — ни хороших, ни плохих.

Спустя неделю мы поссорились, и было договорено, что один из нас, либо Скриб, либо я, сочинит либретто в одиночку, а другой, тот, кто будет за этим всего лишь наблюдать, получит треть гонорара.

Ну а поскольку замысел принадлежал мне и было общеизвестно, что я работаю быстрее, чем мой коллега, вести наше судно было поручено мне одному.

Мейербера я знал лишь слегка, и мне в голову не приходило, какую тяжелую ношу я на себя взвалил, взявшись написать для него поэтическое либретто; однако на четвертом или пятом нашем свидании мне это стало понятно.

Меня предупредили, что Скриб включил в условия своего сотрудничества с Мейербером пункт, согласно которому ему причиталось вознаграждение в размере пятидесяти сантимов за каждую стихотворную строку, отдаваемую ему на правку или переделку: это и был его основной авторский гонорар.

Вскоре я горько пожалел, что не принял это к сведению.

Мейербер всегда приносил в кармане ноты какого-нибудь законченного музыкального отрывка, который нужно было приспособить либо под дуэт, либо под каватину, либо под речитатив, так что он не утруждал себя распределением стихов в партитуре.

Предложенный мною замысел, на котором он остановил свой выбор, был вполне современным и назывался «Карнавал в Риме». Бандиты, паломники и пифферари играли в нем главную роль.

И вот однажды, принеся с собой, как всегда, ноты, Мейербер попросил меня сочинить рождественскую песенку из трех куплетов, каждый из которых должен был завершаться двустишием:

Молись за нас, дитя Иисус,
Моли Святую Деву.

Я на минуту задумался, а затем сказал ему:

— Друг мой, это невозможно.

— Невозможно сочинить рождественскую песенку из трех куплетов?

— Дело не в трех куплетах, я напишу вам, если пожелаете, и пятьдесят, но они не будут завершаться словами «Дитя Иисус» и «Святую Деву».

— Это почему?

— Потому что к «Святой Деве» можно подобрать лишь пару рифм, а сочинить три куплета с двумя рифмами нельзя.

— А мне безразлично, будут куплеты зарифмованы или нет!

— Вам, может быть, и безразлично, а вот мне нет.

— Почему?

— Потому что вы музыкант, а я поэт; ради вас я готов поступиться своим самолюбием, но не своими умственными способностями; в моих силах сочинить вам два куплета, но никак не три!

Я взял перо и написал:

«Молись за нас, дитя Иисус,
Моли Святую Деву;
Не поддаваться я клянусь
Ни жадности, ни гневу;
Молись за нас, дитя Иисус,
Моли Святую Деву.

Не поддаваться я клянусь

Ни жадности, ни гневу.
Куплю свечу и помолюсь
Ее святому чреву;
Молись за нас дитя Иисус,
Моли Святую Деву».[81]

Закончив, я передал листок со стихами Мейерберу.

— Что ж, превосходно, — промолвил он. — А теперь сочините третий!

— Но я же сказал вам, дорогой друг, что это невозможно.

— Жаль, потому что мне позарез нужны три куплета.

— Ничего не поделаешь, обойдетесь двумя; вы же знаете пословицу: самая красивая девушка может дать лишь то, что имеет.

— Если у меня не будет трех куплетов, я предпочту отказаться от этого замысла.

— Дело ваше.

— И вы напишите для меня другое либретто.

— Нет уж, хватит!

— Выходит, вы не дорожите сотрудничеством со мной?!

— Дорогой друг, я дорожу нашим сотрудничеством не больше, чем дорожите им вы!

— Однако вы знаете, что я не с каждым соглашаюсь работать.

— Я тоже не с каждым.

— Стало быть, вы добиваетесь разрыва?

— Я добиваюсь лишь взаимного уважения.

— Досадно, дорогой Дюма, что я не удержал Скриба.

— Верните его; можете быть уверены, что он непременно отыщется!

— Пожалуй, последую вашему совету.

— Последуйте; всем будет от этого лучше, особенно мне.

— Стало быть, дорогой Дюма, вы отказываетесь заработать вместе со мной пятьдесят тысяч франков?

— Я заработаю их один, дорогой Мейербер.

— Это ваше последнее слово?

— Предпоследнее.

— А последнее?

— До свидания.

Я удалился в соседнюю комнату, предоставив Мейерберу полную свободу выбора — уйти или остаться.

Спустя десять минут я вернулся: Мейербер ушел.