Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Однако он израсходовал на эту работу самую чистую свою кровь, самую лучшую часть своей жизни и, охваченный черной меланхолией, обратился за дружеской помощью к доктору Бланшу. Не будучи больным, он испытывал полное изнеможение, подобно выздоравливающему, который страшится не обрести более прежнего здоровья.

Никто не опишет душевное и физическое состояние поэта правдивее, чем он сам: стихи, которые вам предстоит сейчас прочитать, это, несомненно, один из самых горестных вздохов, вырывавшихся когда-либо из человеческой души:

О Боже! Я уже четыре года как
Не знаю, где живу, кто друг мне, а кто враг.
Ужасных воплей гул мне раздирает уши,
И будто злой клинок прокалывает душу!
И все при том — о, Боже, слышишь ты? —
Что я вовек не брал куска у сироты,
Изменником не слыл, не покрывал распутство,
Не прятал от людей ни помыслы, ни чувства!
Я святость дружбы чтил и не считался злым,
Я жалость чувствовал к несчастным и больным,
Но сколько ни живу среди людей — все то же:
Я посторонний им, чужой, великий Боже!
И все то доброе, что есть во мне, увы
Заковано в металл: я с ног до головы
В железе — и душа моя, и чувства!
А сердце не любви открыто, а безумству
С недавних пор, и хоть душа обращена
К вещам прекрасным и возвышенным, она
Под взглядом женщины не дрогнет, не смутится —
Холодная, она подобна птице,
Что, крылья потеряв, пытается взлететь,
Но, словно бы попав в невидимую сеть,
Не может двинуться; хоть знаю я, о Боже,
Что без любви сей мир бессмыслен и ничтожен,
Но для меня — слова все это, целый ад
В моей душе, увы! И я смотрю назад
На жизнь свою, что прожигал напрасно:
И в ней — лишь пустота, безмолвие… Ужасно!
Я будто бы солдат, стоящий на часах,
Что, в думы погружен, отчаянье и страх
Испытывает лишь — ведь прошлое уныло,
А в будущем до срока все постыло…
Я сокрушаюсь так же, как и он!
О Боже милостивый, правый, ты силен —
Услышь мои мольбы, подай же мне знаменье,
Что душу грешную ты приведешь к прозренью…
Ведь в детстве я читал, что ты Иова спас,
Проказу излечив, — теперь помилуй нас![95]

Великие достоинства Антони Дешана стали особенно заметны в ту эпоху, когда все играли чужие роли, изображая из себя то Мильвуа, умирающего от чахотки, то Байрона, пьющего вино из черепа; он был из тех, о ком, похваляясь, говорит Гамлет в своем письме к Офелии:

О дорогая Офелия, не в ладах я со стихосложеньем.

Вздыхать в рифму — не моя слабость.[96]

Нет, настоящие слезы лились из глаз Антони, неподдельные стоны вырывались из его груди. Я любил Антони так, как любят все великое и доброе. Мне доводилось видеть его то на людях, когда он изредка появлялся в обществе, то в его уединении, в том полном мраке, куда он по своей собственной воле погружался все больше и больше, и каждый раз, когда я покидал его, сердце мое сокрушалось.

Однажды я принес ему альбом и попросил вписать туда стихи. В тот день он пребывал в очередном приступе хандры и написал вот что: