Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Однажды я забрел, гуляя, в Сен-Дени,
Там со священником остались мы одни
В пустынном храме; он посеял семя,
Которое взойдет, когда настанет время…
А смерть холодною рукой в урочный час
Вцепившись в волосы и не жалея нас.
Не слушает мольбы и отпускать не хочет —
Так всякий раз тот старец мне пророчит.
Я на руках его бы умер, но Господь
Порочную не принимает плоть![97]

Эта великая поэзия, эта возвышенная грусть настолько забыта, а вернее сказать, настолько неизвестна сегодня и наше молодое поколение так плохо осведомлено об истоках новейшей литературы, в которой пролитая на полях сражений кровь и вдовьи слезы пошли на замес той глины, из какой все мы вылеплены, что я не могу удержаться и продолжу цитировать. К тому же, коль скоро мы обнаруживаем нечто прекрасное, надо иметь смелость не только самому восхищаться им, но и добиваться, чтобы им восхищались другие.

Итак, продолжим.

Я — смерть, король всех ужасов земных,
Я вызываю страх у старых и больных,
Когда подобной смерчу я являюсь,
Все отступают, предо мной склоняясь,
И на коленях, жалок, всяк живой
Ко мне взывает с яростной мольбой,
И руки простирает, но напрасно:
К страданиям и воплям безучастна,
На палевом коне своей дорогой
В толпе я еду жалкой и убогой![98]

* * *

В эту ночь, незадолго до Нового года
Мне привиделся сон невеселый — у входа
В мою комнату, в платье до пола, бледна,
Словно в трауре, тихо стояла она.
Я узнал ее, ту, что мне в мыслях являлась:
Голубые глаза, чистый лоб — улыбалась
Эта хрупкая дева, и будто сестра,
Антони, — прошептала мне нежно, — пора![99]

Порой эта грусть превращалась в мизантропию, а мизантропия, если в руке у нее перо, весьма напоминает сатиру.

Какое-то время Антони полагал, что в этом и состоит его предназначение поэта; еще более раздражительный и возбудимый, чем Жильбер, он поневоле ощущал, что его тянет к той поэтике, в которой стихи диктует негодование.

И тогда рождались строки:

Прощайте ж, наконец, Неаполь, Рим и Пиза,
Навек я в вас влюблен по чудному капризу
Не меньше, чем в Париж: огонь в моей груди
Вы разожгли, и он мне душу бередит —
Бог знает, что теперь ни происходит с нею —
Я думаю о вас, и будто бы пьянею,
Хватаюсь за перо — но сколько же любви
И жажды счастья требуете вы!
Душа ж моя свинцом полна; мои страданья
И злая боль меня толкают к осмеянью
Всего и вся; душа дрожит, а в ней
Любовь все глуше, злоба все сильней.[100]

Либо слагались стихи, подобные этим: