Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

О Франция, земля страданий и скорбей,
Корабль без руля средь грозовых зыбей!
Ты некогда была бесстрастна и спокойна,
А ныне вся в крови от оголтелой бойни!
От бойни тех глупцов, что рождены тобой!
Но плоть твою они поделят меж собой,
И сердце разорвут! Я в их толпу врываюсь,
И, как Петрарка, я по всей земле скитаюсь
Меж тех, кто, как дикарь, насилует страну,
И я кричу: долой! долой! долой войну!
Долой проклятую! О, ликованье грянет,
Как только звон металла перестанет
Терзать наш слух, и вновь соха и плуг
Познают твердь земли и крепость рук!
А не хотите — что ж, деритесь за добычу,
Но знайте: те, кто вас ведут и в небо тычут,
На волю Господа ссылаясь без стыда, —
Лишь горстка палачей, и кровь для них — вода!
За Божьим именем скрывая преступленья,
Нож гильотины приведут в движенье,
И инквизиции костры взовьются вновь,
И горлом хлынет у Парижа кровь!
Солдаты Франции, да как же вам не видно,
Что вас обманывают подло и бесстыдно,
В кровавом месиве вас похоронят те,
Кого вы братьями зовете во Христе!
Остановитесь! В схватке беззаконной
И победитель — будто побежденный,
Бесславен: горе, слышите, тому,
Кто развязал гражданскую войну!
Тому, кто позабыть кошмар не хочет
Варфоломеевской кровавой ночи!
О, что за время! Что за страшный век!
Кем проклят ты, несчастный человек?
И сам Господь, предвидя наши муки
И злодеянья, умывает руки!
Что до писателей, то их перо давно
Капризам палачей подчинено…
А что поэты? Дети неба, все мы
Ужель останемся безропотны и немы?..
Ужель мы не поднимем голос свой,
Чтоб повторять стократ: войну — долой!..
Поэты, протестуйте, только лире
Под силу спеть несчастной Франции о мире![102]

Затем, как если бы, чтобы иметь силы жить в эти прбклятые дни, наполненные, однако, великими делами и великими идеями, его холодеющее сердце, его слабеющая душа ощутили потребность в горячих лучах итальянского солнца, дабы согреться и возвратиться к жизни, и как если бы он призывал бабку на помощь матери, поэт, отведя взор от квартала Сен-Мерри и улицы Транснонен и устремив его к Сатурновой земле, к Magna parens frugum,[103] возвращается вспять к своим теплым воспоминаниям, где, словно в гнездышке, почти по-матерински бережно, он хранит свои самые нежные стихи и самые грустные мысли, всегда готовые хлынуть и разлиться вокруг, обильные, словно чистые воды фонтана Треви.

И тогда в руке у него уже не перо, которым он пишет, а кисть, которой он рисует; так что смотрите, если вам чересчур утомительно слушать.