Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

На отдельной полке стоят книги тех, кем восхищаешься, но кого не любишь: Мюссе и Бальзака.

Если бы мне предстояло отправиться в трехлетнее кругосветное путешествие, причем одному, без друзей и любимой, у меня не было бы нужды в иной библиотеке, и я уверен, что ни разу не заскучал бы.

Но, не говоря о том никому, я добавил бы туда несколько томов моего сына и те из своих собственных книг, содержание которых подзабылось.

XI

И действительно, уже около десяти лет мы не виделись с Антони; мы сблизились в бою, но после победы жизнь нас раскидала. Каждый из нас занимался своим делом, стараясь как можно меньше мешать делу своего соседа, особенно если этот сосед был твоим другом.

Так что мы беседовали как два старых и добрых друга, как вдруг я услышал свое громко произнесенное имя и, обернувшись, увидел в окне, забранном решеткой, кроткое лицо Жерара, глаза которого пылали лихорадочным огнем.

— Дюма! Дюма! — кричал он мне. — Я нашел его! Скорее ко мне, скорее!

— Идите, — сказал мне Антони, — я повидаюсь с ним позже.

Я пошел.

Сторож открыл мне запертую дверь; некоторая склонность к буйству, присущая Жерару, заставила доктора принять эту меру предосторожности.

Жерар радостно двинулся навстречу мне и подвел меня к столу, заваленному бумагами, которые были испещрены кабалистическими знаками.

— Эврика! Эврика! — воскликнул он, показывая мне листок с какой-то особенно сложной тайнописью. — Понимаете, я отыскал заклинание, которое отдаст в мои руки кольцо Соломона, знаменитое кольцо, обладающее властью над джиннами.

— Простите за нескромный вопрос, дорогой Жерар, — спросил я, — а можно узнать, что представляет собой это заклинание?

— Ах, друг мой, вы прекрасно знаете, что от вас у меня нет секретов. Вот, возьмите. С этим заклинанием мы станем обладать всеми сокровищами «Тысячи и одной ночи».

— Ну и когда в вашем распоряжении окажутся все сокровища «Тысячи и одной ночи»?..

— Не все, только половина! Вторая половина — ваша.

— Хорошо. И что вы будете делать с вашей половиной сокровищ?

— Я буду их тратить; но поскольку эти сокровища неисчерпаемы, то, покончив с бочонком рубинов — ибо сокровища спрятаны в бочонках, а точнее говоря, ну да… в больших керамических сосудах — так вот, покончив с сосудом, в котором лежат рубины, я перейду к сосуду с сапфирами: от сосуда с сапфирами — к сосуду с жемчугами, от сосуда с жемчугами — к сосуду с алмазами, а одного лишь сосуда с алмазами хватит, чтобы обеспечить все мои будущие жизни.

— Все ваши будущие жизни! Стало быть, вы надеетесь воскреснуть?

— Да, я нашел средство. Оно очень простое.

— Поведайте мне о нем, друг мой, вы окажете мне услугу.

— Когда я умру, выройте достаточно глубокую могилу, чтобы меня можно было положить в толщу воды, которая под землей течет к морю. Если вы будете присутствовать при этом, положите возле моей пятки веточку коралла; что бы там ни говорили, вы же понимаете, что коралл это растение. Начав расти, он проткнет мне пятку, затем проникнет в вену, ну а дальше все пойдет само собой. Коралл, то есть кровь, распространится по всему моему телу, и, когда он достигнет сердца, свершится чудо воскресения. Подхваченный течением подземных вод, я окажусь в море и, умея плавать, поднимусь на поверхность. Главное, не кладите меня рядом с отростком черного коралла, иначе я стану негром. Не то чтобы у меня были предрассудки. Однако всеми опытами доказано, что за счет удачного устройства черепа белая раса является самой развитой в умственном отношении, и, как вы понимаете, раз уж Господу Богу было угодно явить меня на свет представителем самой умной расы, я настроен в ней и остаться.

— И вы вполне уверены, что воскреснете, не так ли?

— Так же твердо, как и в том, что уже жил прежде. Пифагор вспоминал, что во времена осады Трои был Эвфорбом; я же был одним из пеласгов, построивших Микены, и когда в Тиринфе я увидел Львиные ворота, то ясно вспомнил, что участвовал в их сооружении. Да вот, к примеру, вчера я припомнил одну мелодию, которую слышал сто лет назад, будучи племянником Рамо.

— Так вы были племянником Рамо?

— Ну да, именно тогда я впервые увидел Кёльнский собор; я ведь говорил вам, когда мы вместе проезжали через Кёльн, что прекрасно помню этот собор; так вот, вчера я сочинил об этом стихи.

— О Кёльнском соборе?

— Нет, о той мелодии, что слышал сто лет назад. Я даже помню, как напевал ее в присутствии Монпу, и именно на этом мотиве он сочинил хор из увертюры второго акта «Пикильо».

— Дайте мне, пожалуйста, эти стихи, что вы сочинили вчера; они станут подарком для Мари.

— О, с удовольствием. Я подарю ей и другие — те, что я дал ей в последний раз, были чересчур печальные, но тогда у меня не было уверенности, что, если она умрет, я увижу ее снова; теперь, когда у меня такая уверенность есть, я сочинил веселые стихи.

— Прочтите мне те, что вы сочинили о мелодии, услышанной вами, когда вы были племянником Рамо.

— Погодите.

И он начал рыться в памяти, прикладывая такие мучительные усилия, что брови его страдальчески нахмурились.

— А разве вы их не записали? — спросил я.