Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

Все произошло в жуткую зимнюю ночь, когда отсутствие звезд на небе и тьма одиночества заставляют несчастных думать, что они забыты Богом и людьми. Благородный воспеватель Востока дрожал в ледяном тумане, не имея чем заплатить за ночлег в христианском приюте. В Египте перед ним нередко распахивалась лачуга араба, но здесь, в столице цивилизации, он всегда оказывался перед неумолимо запертыми дверями; он блуждал наугад, по смрадным улочкам, насыщенным миазмами нищеты, и чувствовал себя несчастным из несчастных, ведь другие хотя бы имели возможность спать на своем убогом ложе. Вдали слышался шум экипажей, привозивших к праздничным столам толпы счастливцев; то был час, когда люди с чувствительными душами выходят из театров, пролив слезы над несчастьями на фоне картонных декораций: рыдали по всей линии Бульваров; несчастный поэт вспоминал в эту минуту о своих кратких успехах в качестве драматурга, за которыми следовало столько горьких разочарований; о своих прекрасных золотых мечтаниях, которые на мгновение приоткрывали ему солнечные горизонты, приветливые оазисы, восточную жизнь, поэтичные караваны, зрелище неведомых стран. Ему хватило бы крупицы того золота, которое богачи рассеивают целыми пригоршнями, чтобы пожать урожай скуки; он оказался лицом к лицу со своей ненужностью, совершенно униженный в своем достоинстве человека и в своей благородной гордости поэта. Выходит, это для того, чтобы пресмыкаться, словно червь в уличной грязи, он овладел сокровищами знания, обогатил свое воображение, познал все секреты стиля, изучил великие литературные языки, вник в тайны философии; но ведь именно для того, чтобы не быть никем, он завоевал право быть всем, и он копался в своей прошлой жизни, пытаясь отыскать, где совершил хоть одну ошибку, требующую искупления; однако его совесть ставила ему в упрек лишь избыток христианской доброты; возможно, он один во всей этой парижской сваре, где даже лучший грешит семь раз на дню, не мог упрекнуть себя в том, что хоть чем-нибудь задел самолюбие собрата по ремеслу, друга или просто незнакомца. Его перо, его мысли, его слова не были замараны литературным ядом; он не должен был искупать ни одного из тех прегрешений, какие и не думают искупать другие; зловредный рок, со всеми сопутствующими ему несправедливостями, не желал дать несчастному никакого утешительного объяснения; своей немой загадкой он жег ему мозг и с убийственной насмешкой сдавливал ему горло. Припадок безумия охватил Жерара; он молил жизнь дать ему передышку, позволить хотя бы минуту спокойно дышать, но получил отказ и, наложив на себя руки, обрел покой в смерти».[120]