Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

«Я была воспитана, — говорит она, — в любви к моей тетушке и в твердом веровании в ее ум; теперь, когда я смогла испытать мою веру действительностью и разумом, она день ото дня становится все горячее и целостнее; г-жа фон Мартенс не просто любезная и остроумная женщина, она еще и всесильна, ибо наделена привлекательностью и бесконечным обаянием; ее мысль, дабы стать приятной, способна принять любые формы, украситься любыми видами изящества и кокетства. Когда г-жа фон Мартенс находится в светском обществе, присущее ей глубокомыслие остается скрытым от других, но порой чье-нибудь слово пробуждает его и порождает неведомые отклики! Ум ее сверкает всеми красками, словно самый прекрасный опал; в нем искрится воображение и лучится светом сердце».[18]

Впервые со времени замужеств, оторвавших их от родительского гнезда, г-н Коллар увидел подле себя собравшихся вместе дочерей и внучек, среди которых он тщетно высматривал хоть одно выделявшееся бы на их фоне характерное мальчишеское лицо. Госпожа фон Мартенс привезла с собой двух дочерей — Берту и Антонину. Госпожа Гapа́ — только одну дочь, видимо, Габриель. С Мари Каппель и Антониной Каппель мы уже знакомы.

В Виллер-Элоне в тот год кипела шумная светская жизнь. Эхо ее докатывалось даже до Виллер-Котре, поскольку именно в Виллер-Котре охотники собирались и держали свои своры. В число этих охотников входили племянник герцога де Талейрана, герцог де Балансе; господа де Л’Эгль, г-н де Воблан, а также господа де Монбретон, о которых Мари Каппель нам уже рассказывала.

В разгар всего этого шума г-жа де Коэорн родила третью дочь. Таким образом природа возместила ей потерю крошки Жанны.

Первый снег заставил умчаться в Париж всех этих грациозных ласточек, которые, покидая Виллер-Элон, взяли с г-жи де Коэорн обещание непременно навестить их. Госпожа де Коэорн сдержала слово, доставив этим великую радость Мари Каппель, для которой Париж был лучезарной грезой; Париж — это гигантский ларец, куда воображение молодых людей прячет все сокровища, какими они страстно желают обладать; это волшебный город, где каждый найдет то, что ищет, будь то любовь, деньги или слава.

Желания Мари пока еще смутны, но ей страшно хочется стать взрослой женщиной, а главное, ей нужно, чтобы к ней относились как к женщине. По ее словам, однажды г-н Эдмон де Коэорн, брат ее отчима, поцеловал ей руку, и она, посчитав это доказательством того, что ее более не считают маленькой девочкой, так обрадовалась, что воскликнула: «Ах, спасибо!»[19]

Мари посещает театры, а это великая эпоха, когда на сцене идут такие спектакли, как «Лукреция Борджа», «Антони», «Марион Делорм», «Чаттертон»; эти драмы, исполненные сильных страстей, возможно, даже чересчур сильных, открывают ей тайну тех долгих мечтаний и внезапных тревог, какие ее томят.

Ее водят в Оперу, где она слушает «Дон Жуана» и «Роберта-Дьявола» в исполнении Нурри, г-жи Даморо, г-жи Дорюс.

«Мне казалось, что это было пение, достойное небес, возможно, правда, не христианских, — говорит она, — а магометанских, тех небес, где избранники Пророка вкушают хмельной мед, упиваются гармонией и воспламеняются от взоров своих чернооких божественных гурий».[20]

Кстати сказать, Мари превосходно умеет описывать состояние собственной души, и у меня нет сомнений, что, если бы ее мемуары были изданы до ее судебного процесса, а не после него, они подтолкнули бы всех мыслящих людей к желанию проявить еще большую снисходительность к ней, и не потому, что в них содержится некое доказательство невиновности Мари как в отравлении мужа, так и в похищении бриллиантов, а потому, что они позволяют понять то странное влияние, какое способны оказывать на женскую нравственность определенные телесные недомогания, подробно описанные Мишле в его книге «Женщина», и доказывают, что бывают обстоятельства, когда женщина утрачивает собственную волю и перестает владеть собой.

Вот что говорит Мари Каппель: