Госпожа Лафарж. Новые воспоминания

«Я повзрослела [в то время ей действительно было уже шестнадцать или семнадцать лет], но меня по-прежнему воспринимали как ребенка и поощряли мою безумную веселость и все те странные выходки, в каких я расходовала переизбыток бурлящей во мне жизненной энергии. Сидя в седле, я искала всякого рода опасности, нарочно создавала их себе и бравировала ими; во время своих пеших прогулок я не могла противиться желанию перескочить через изгородь или перепрыгнуть через ручей, причем исключительно для того, чтобы выразить этим неприятие любой преграды и любого препятствия; но в то самое время, когда мне прощали эту невероятную и полную свободу в телесных движениях, даже малейшую независимость в моих суждениях не терпели, и мою самолюбивую мысль постоянно уязвляли, стараясь подавить ее и заглушить.

Однако все эти путы были бесполезны. Согласившись считаться дурнушкой, я восставала против намерения считать меня дурочкой; поскольку этого требовали, мне приходилось молчать; но я с жаром писала и читала, приучая свой разум поэтизировать мельчайшие подробности своей жизни и с бесконечным тщанием оберегая ее от любого соприкосновения с обыденностью и пошлостью. При всем том я совершала ошибку, приукрашивая действительность, чтобы сделать ее более привлекательной, и еще большую ошибку, чувствуя в первую очередь любовь к прекрасному, а не любовь к добру, охотнее исполняя надуманные обязанности, нежели настоящие, и во всем отдавая предпочтение невозможному перед возможным».[21]

Между тем бедную Мари ожидало новое тяжкое испытание, как если бы какой-то злой дух вознамерился отдать ее во власть рока, отняв у нее всех ее естественных защитников. В тот самый момент, когда она заболела корью, начавшейся с самых угрожающих симптомов, слегла и ее мать, и по прошествии трех недель, в течение которых ее собственная жизнь была в опасности, Мари услышала неосторожно оброненное слово, прозвучавшее в разговоре врача с сиделкой, и поняла, что мать серьезно больна.

Прибегнем снова к воспоминаниям Мари, чтобы правдиво описать охватившую ее тревогу:

«Я хотела подняться с постели, побежать к маме и заявить о своем праве ухаживать за ней; однако это было невозможно, поскольку корь заразна; я готова была отдать свою жизнь, но мое присутствие добавило бы еще одну опасность к той, какая ей угрожала. Какие это были дни, о Боже!.. Какие волнения!.. Какие тревоги!.. С равным беспокойствием я вслушивалась и в шум, и в тишину. Весь день и часть ночи я сидела у жестокой двери, отделявшей ее от меня; г-н де Коэорн и Антонина тщетно пытались обмануть меня, повторяя слова надежды, но слезы звучали в их голосах, подобно тому как слезами были наполнены мои предчувствия; осознавая правду, я находилась в чудовищном состоянии и чувствовала, что схожу с ума.

Наконец меня отвели к маме.