Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица

Когда я выходил из комнаты, туда вошел Сташек. Доктор Г., который был его другом и моим знакомым, спросил меня, знаю ли я, на ком сдавал экзамен. Вопрос застал меня врасплох, и я удивленно посмотрел на него. Тогда он сказал: «Ты работал на комендантке лагеря Аушвиц».

Я не помню, назвал ли он ее имя или лишь должность. Я все еще был в ступоре от экзамена, и его ответ меня поразил, даже шокировал, потому что я помнил эту ужасную, хотя и очень красивую женщину Мандель, от чьих преступлений у присутствовавших кровь стыла в жилах, из процесса по делу Аушвица. Осенью 1947 года [я] несколько раз ходил посмотреть на судебный процесс и знал человека, который доставал нам бесплатные пропуска. Я был там во время оглашения смертных приговоров, и доктор Г. знал об этом, так что, возможно, именно поэтому он задал мне такой вопрос.

Дверь в комнату для препарирования не успели закрыть, а может, доктор Г. специально ее не закрыл. Я внимательнее присмотрелся к телу. Крупа что-то с ним делал, но я мог видеть все тело целиком. Да! Это была та самая Мария Мандель! У меня не было никаких сомнений.

Несмотря на посмертные изменения и то, что тело пришлось держать в формалине, ее внешний вид не испортился. У нее были длинные волосы, гораздо длиннее тех, что я помнил из судебного процесса. У нее даже сохранились брови и ресницы. Ее шея была не прикрыта, поэтому я видел, как она умерла, потому что на шее был глубокий, четкий след от удавки после повешения.

Тело Марии Мандель осталось целым и, невзирая на воздействие формалина, каждую мышцу можно было хорошо рассмотреть. С этой точки зрения она была фантастическим наглядным пособием для студентов-медиков.

После экзамена я поговорил со Сташеком Крупой, который использовал какой-то колкий эпитет, чтобы выразить свое признание анатомическому телосложению покойной⁷.

В более поздние годы ученые задавались вопросом, действительно ли такие студенты, как Людвиковский, могли работать над телом Мандель в 1949 году, спустя более года после ее казни. Один судебный медик утверждает, что такое действительно было возможно.

– Это обычная практика: прежде чем студент сможет работать с телом, оно должно пролежать в формалине несколько месяцев, и только потом с ним можно работать. Это говорит о том, что врач, который сказал, что проводил осмотр Мандель, мог и в самом деле это сделать!⁸

Манера этого врача откровенна; кажется, его не смущают наши поиски информации. Он с энтузиазмом относится к своей специальности и хорошо разбирается в ней.

Мы встречаемся серым и дождливым утром, что выглядит вполне уместным, учитывая, что тема нашего разговора – казнь через повешение. В самом начале он замечает, делая отступление, что одним из заметных признаков повешенного тела является легкий запах изо рта, и что в медицинских институтах долгое время было принято использовать невостребованные тела в качестве анатомических пособий для студентов, чтобы они могли углубить свои знания о человеческом теле и научиться препарированию. Во время войны и после нее это правило распространилось и на тела, умерщвленные посредством казни.

Он отмечает, что Институту судебной медицины не нужны были тела с казней, так как их студентам в большом количестве доставались тела с мест несчастных случаев, после убийств, от естественной смерти и так далее. Однако для институтов анатомии требовалось очень много тел.

– Сейчас мы уже не используем трупы, у нас есть компьютерные программы, модели, но в те дни это был единственный способ обучать будущих врачей анатомии⁹.

Трупы хранились в холодильниках, а затем, в течение следующих двух-трех лет, использовались на занятиях по анатомии.

– Тела препарировали до такой степени, что иногда отрезали руку и уже учились на ней отдельно; могло также случиться, что в одном трупе было четыре разных человека с четырьмя разными частями тела. Через год или два такие трупы не использовались для дальнейшего рассечения. А потом их хоронили на кладбище¹⁰.

Пока мы разговариваем, на улице непрерывно воют сирены, создавая подходящий фон для нашей беседы.