Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица

Позже Мария отметила, что в результате этого случая у нее начались проблемы со зрением и что ее так сильно били по голове, что у нее ухудшился слух³. Полученные в результате этого избиения травмы будут беспокоить Марию до конца ее жизни. В конечном итоге пусть и не сразу, но в парадигме кармического возмездия палач взошел на плаху.

Возможно, Мария вспоминала ту первую женщину, которую избила своими собственными руками в Лихтенбурге. Скорее всего, ее все еще живая гордость шептала ей, что она-то совсем не похожа на ту женщину и ничем не заслужила такого обращения!

В своих показаниях на суде Мария также косвенно упоминает о последствиях своей попытки самоубийства. «После избиения у меня сильно болела голова, и я приняла две таблетки, которые попросила в Регенсбурге. Это не помогло, хотя, возможно, я приняла где-то восемь-десять штук. Я смогла немного успокоиться, временно потеряла сознание, и мне было очень плохо»⁴. Возможно, таким образом она признает, что проглотила таблетки, которые ей дал Отто Скорцени.

Глава 65 Цешин

После того как лейтенант Беднарчик передал пленных польским властям, поезд вернулся в город Цешин, расположенный на границе Чехии и Польши, где и были задержаны заключенные. После четырехнедельного карантина их отправили на работу. Мария, все еще страдавшая от полученных побоев и попытки самоубийства, обратилась к тюремному врачу.

У меня сильно ухудшилось зрение, я уже сообщала об этом врачу в Цешине, где определили нервное состояние. Я страдаю этим с момента перевозки из Германии в Польшу… [Он] выявил нервное состояние, которое должно было пройти само. Моя ужасная головная боль постепенно утихла. В Чехословакии я сначала не могла самостоятельно ходить, так как очень плохо видела. Со временем мне стало лучше, но я верила, что [в это трудное время] болезнь не пройдет полностью¹.

Согласно записям, во время пребывания в Цешине Мария дважды проходила обследование. В записях врача описывается, что он обнаружил. «Состояние здоровья: Избита чехами. Синяки на носу, около правого уха, левого глаза, на подбородке и шее, боли в спине, неоднократно сплевывает кровь. Хуже видит правым глазом»². Несмотря на эти травмы, он отметил, что Мария пригодна для дальнейшей транспортировки.

В этот период Мандель почти не думает о своей жизни и поступках. Вместо этого она сетует на отсутствие контакта с семьей и переживает за отца. «Я также беспокоюсь о своем отце, которому шестьдесят четыре года, и о своей семье, от которой у меня было только три письма от отца и сестры в августе 1946 года перед отъездом в Польшу»³.

Маргит вспоминает, что в Цешине, в окрестностях Мёр-Острау, их выгрузили и посадили в тюрьму.

– Четыре недели были невыносимыми, а потом нам разрешили работать. Мария работала в прачечной, а я – в портняжной мастерской. Я снова оказалась в камере вместе с Марией, и мы были счастливы, когда могли быть вместе по вечерам⁴.

Проведя почти два с половиной месяца в Цешине, заключенные были переведены в Краков. Этот путь хотя и был короче, чем перевозка из Германии, но также был непростым: стоял холод, условия были не комфортными и в воздухе висело тревожное предвкушение.

Маргит вспоминает:

– В конце ноября нас снова перевезли в открытом грузовике и доставили в тюрьму в Кракове. Нам всем было очень страшно, но позже мы убедились, что на самом деле все было не так плохо, как мы себе представляли. Нельзя сказать, что все шло хорошо, но было терпимо⁵.

Глава 66 Тюрьма Монтелюпих

Я испытала все то же самое, находясь в заключении, длившемся два года. За годы я пережила все то, на что жаловались мои заключенные.

Мария Мандель¹

После того как Мария прибыла в Краков, ее поместили в тюрьму Монтелюпих, где она останется до конца своих дней. Там она ожидала суда, который должен был определить ее судьбу. Унтерштурмфюрер СС Ганс Мюнх, отбывавший наказание в Монтелюпихе в одно время с Марией, вспоминал, что тяжелые времена в Аушвице – «как бы странно это ни звучало» – переносились легче, чем времена сразу после окончания войны. «Когда я наконец попала в польскую тюрьму, все стало очень плохо: я была помещена в узкую камеру, где вместе со мной находились многие надзиратели и руководители Аушвица». Все они громко твердили о своей невиновности и заявляли, что пережили сильнейшее «эмоциональное потрясение»².