Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица

– Откуда вы?

– Ich bin aus Wien [Я из Вены], – ответила Мандель, не упоминая Мюнцкирхен.

Данута была разочарована. Это не было похоже на ее представление о Вене – Штраус, вальсы, шарм, элегантность. Действительно ли Мандель была австрийкой? Как тогда она оказалась связана с СС? Но Данута не стала задавать эти вопросы. Вместо этого она ответила:

– Я тоже из WiN! (Антикоммунистическая организация, произносится так же, как немецкое Wien).

Мандель вопросительно посмотрела на нее, а затем разразилась звонким смехом, и остальные женщины засмеялись вместе с ней.

Данута не удержалась и сказала Мандель:

– Знаете, вы такая, какой я вас себе представляла.

– Вы, я полагаю, много обо мне слышали и читали, – ответила Мария.

Последовал неловкий разговор, проходивший на фоне щелканья ножниц. Орловски пренебрежительно отзывалась о евреях, Мандель защищала Брандль, которая смирно сидела, а затем критиковала подлость американцев во время экстрадиции в Польшу.

Мандель упомянула, что встретила в Монтелюпихе женщину, которую знала в Аушвице.

– Рахвалова? – спросила Данута.

– Да, ее так зовут. Каждый раз, когда она проходит мимо нашей камеры, она смотрит в глазок и говорит мне что-то обидное. Скажите, почему она такая несносная? Разве мы обе сейчас не в одинаковом положении?

Данута резко возразила ей:

– Ты когда-нибудь пыталась поставить себя на ее место? Она четыре года была в Аушвице!

– Ну и что? – фыркнула Мандель. – Мы все были в Аушвице! И нам тоже приходилось подчиняться приказам. Я никогда не делала ничего плохого!

Данута упомянула Ганса Мюнха, врача в Аушвице, и рассказала о его попытках спасти заключенных и следовать своей совести. Она спросила Марию, знает ли она его.

– О да, я его знаю, – перебила Мандель. – А кто не знает? – Ее лицо стало жестче. – Этот предатель! Он всегда был таким. Разве можно уважать такого человека, как он? Неблагонадежный, несправедливый, не заслуживающий доверия – как его уважать?

Данута завершила разговор, забрала у заключенных ножницы и, прежде чем уйти, отчеканила:

– Мы смотрим на вещи по-разному; я уважаю этого человека и восхищаюсь им. На протяжении всей своей службы в Аушвице он подвергал опасности собственную жизнь, потому что решил остаться человеком⁴.

Глава 75 Грязнули

Она [Мандель] постоянно суетилась, постоянно имела какие-то претензии или выражала недовольство.

Ханна Высоцкая¹

Другие заключенные, в том числе Ханна Высоцкая, вспоминают, что одним из трудовых заданий Марии была уборка камер случайных заключенных. Вскоре после того, как Ханну перевели в третью камеру, Мандель и Брандль еженедельно приходили убирать ее камеру. Ханна отметила, что Мандель носила простую тюремную одежду, юбку и блузку, и когда завершала уборку, говорила: Już?, что означает «сделано» или «закончено».

Однажды Мандель вызвали очистить камеру Ханны от «грязи» – рвоты, после того как ту стошнило. В то время Высоцкая сидела в одной камере с пожилой полькой, которая получила посылку с типичной польской колбасой «метка» – сырым и слегка подкопченным мясом. Когда Мандель снова пришла, пани Высоцкая поблагодарила ее за уборку камеры и поделилась с ней колбасой.

– Мандель ушла с колбасой, а потом в ярости вернулась! Если бы не охрана, она бы на меня набросилась, потому что в той колбасе были черви!

Позже Ханна добавила:

– Это лишь показывает, как мало ей было нужно, чтобы набрасываться на людей. Она думала, что это месть, трюк, который я с ней разыгрывала².

Несмотря на то что Мандель как нацистская преступница пользовалась льготами и теоретически ей разрешалось читать посторонние материалы, в тюремной описи ее имущества, составленной в мае 1947 года, указаны только четыре письма от ее семьи; записная книжка из двадцати двух страниц, исписанная химическим карандашом на немецком языке; несколько листов бумаги со скорописью; календарь за 1944 год со стенографическими пометками на отдельных страницах; и удостоверение, связанное с работой³.

Хотя после смерти Марии клерк зафиксировал в ее вещах экземпляр «Фауста» Гете, Маргит утверждает, что в камере у них не было никаких книг для чтения.

Одним из немногих разрешенных видов деятельности в Монтелюпихе были визиты к тюремному врачу Эрику Дормицкому, католику и политически подкованному человеку, который «играл в эту игру»⁴. Ганс Мюнх довольно восхищенно описывал Дормицкого: «Этот мнимый врач, пробывший в лагере много лет, был тем еще ловким субчиком; он знал все трюки, и даже я мог кое-чему у него научиться»⁵.

Ханна Высоцкая вспоминает Дормицкого как очень доброго и уважительного человека, «однако, когда присылали лекарства, они каким-то образом исчезали. Он приходил, проверял нас и уходил»⁶.