Государева крестница

— Послу о том покамест ни слова. Скажешь, когда надо будет. Сотника на это время из Москвы долой, только недалеко... чтобы под рукой был. Он что, женатый уже?

— Холост вроде, великий государь. Сказывали, недавно посватался тут к одной посадской... Да ты, может, помнишь — оружейник тут один, розмысл, на тебя работает, ты им доволен был, изрядные-де замки ладит...

— Никитка? — изумлённо переспросил Иоанн. — Так это что, к его дочери, говоришь, сватается тот сотник?

— Так я слышал, великий государь. — В голосе дьяка послышалось недоумение: с чего бы это великому князю и царю всея Руси любопытствовать, к кому там сватается какой-то стрелец...

— Сколько же дочерей у Никитки? Помнится, вроде одна была!

— Того, великий государь, не ведаю, — покаянным тоном признался Висковатый. — Сей же час велю узнать!

— Оставь, без тебя узнают. Ладно, Иван Михайлович, ступай. Скажи там, чтобы Кашкарова, стрелецкого голову, ко мне кликнули...

Голову отыскали не скоро, — видно, был в отлучке по служебным делам. Наконец рында оповестил о его приходе. Иоанн, оторвавшись от своих мыслей, согласно склонил голову, дозволяя впустить. Кашкаров — смуглый, сухолицый, с длинными негустыми усами, концами опущенными к бритому по-азиатски подбородку, — всем видом напоминающий о своих касожских[18] предках (считалось, что род его идёт от достославного князя Редеди), вошёл без робости, едва не вплотную приблизился к царёву креслу, отмахнул поклон:

— Здрав буди, великий государь! Чего повелеть изволишь?

— Поспрошать хочу, Андрей Фёдорович... кой про кого. О повелениях — после. Сотник Лобанов по твоему ли приказу числится?

— Так, — кивнул Кашкаров. — Лобанов из моих. Не провинился ли чем, упаси Бог?

— А что, случается с ним такое?

— Да нет, — полковник пожал плечами, — в том не замечен покамест... хотя ведь с кем не бывает! Потому, великий государь, и спросил. Ондрюшку знаю по Ливонии, он там в Лаисе со мной сидел.

— Про те дела ведаю, только это когда было...

— Не так и давно, великий государь! Вон летось отправил я его с сотней встретить посольство орденское, так он там, поверишь ли, на одного рейтара напоролся, коего по тем временам запомнил. И тот немчин тако же Ондрюшку признал...

Иоанн прищурился, подался вперёд в кресле, опираясь на посох:

— А пошто он посольство встречать был послан? Не сам ли напросился?

— Ну, чего бы он стал напрашиваться! Такое у нас, великий государь, не в обычае. — Кашкаров отрицательно мотнул головой. — Ведь как говорится: от службы не отлынивай, а сам на глаза начальству не суйся. Я почему Ондрюшку послал — первое дело, сотня у него справная, не стыдно показать, к тому ж он по-немецки малость кумекает, в случае чего и перемолвиться сможет, а не перстами друг в дружку тыкать...

— Ты глянь, как здорово, — с медленной усмешкой произнёс Иоанн. — И перемолвиться сможет, и из своих никто не поймёт, про что была та молвь. На перстах-то оно не больно много и поведаешь, ась?

— Великий государь, — Кашкаров нахмурился, — не уразуметь мне тебя. На сотника что, извет был? Так я порукой за него! Облыжно ведь ныне кого угодно изветят, совсем одурел народ...

— Извета на него не было, — заверил Иоанн. — Был бы извет, так не я бы тебя спрашивал про сотника, а он бы сейчас ответ держал перед Малютой... Лукьяныч живо разберётся, облыжно аль не облыжно. А немецкий отколь знает, стрельцы-то наши вроде не из грамотеев?

— Нет, откуда же, Бог миловал! Да и Лобанов науками не обременён, хотя и немало чего знает... это у него арап был учёный, ну, тот мудрец! Такого мог наговорить, что Ондрюшка начнёт, бывало, нам пересказывать, так заслушаешься. А по-немецки его вроде бы родительница обучила, родом она была из тех краёв.

— Годов-то ему сколько?

— Да уж не молод, вроде под тридцать получается. Помнится, говорил, что рождён в семь тыщ сорок четвёртом, а ныне у нас что, семьдесят второй? Это сколько ж получается... — Полковник задумался, долго считал про себя, шевеля губами.

Иоанн смотрел на него с той же усмешкой, наконец сказал:

— Оставь, неровен час, голова разболится. Верно сказал — двадцать восемь годов твоему сотнику, не вьюноша уже. Чего ж не женат по сей день?

— Говорит, недосуг было, да вот теперь вроде собрался — к оружейниковой дочке присватался. Может, слыхал — Фрязин Никита, ох и добрый умелец! Он мне такой самострел сладил! — Полковник в восхищении завертел головой, даже чуть шапкой не кинул об землю, но тут же опомнился, скулы его побагровели от смущения. — Прости, великий государь, забылся я: как про оружие разговор, всё чисто из головы вылетает...

— На то и воитель, — сказал Иоанн то ли одобрительно, то ли в насмешку. — Не про пяльцы ж тебе говорить. Так это к его дочке сотник сватается?

— Да, к Настёнке. Прямо скажу — у парня губа не дура!

— Что, хороша Настёнка?