Государева крестница

— Пава, великий государь, — с чувством сказал Кашкаров и добавил огорчённо: — Один ущерб в ней — дородности малость не хватает. Да я, признаться, и видел-то её уж с год тому, теперь, может статься, и заматерела девка, налилась... а то хвощевата была. В бабе-то, великий государь, надобно, чтобы было за что уцепиться, да поухватистее...

— Чтоб уж не выдралась, — с пониманием подсказал государь и посуровел голосом: — Ладно, угомонись, а то больно разошёлся! С тобой посудачивши, за год от греха не отмолишься. И когда ж свадьба у сотника?

— Про то не ведаю. Он, кажись, избу строит, вроде бы тестюшка ему наказал, чтобы до свадьбы готово было жильё. Так теперь уж, верно, о святках? А может, и ране поспеют. Ондрюшке коли невтерпёж станет, так он и плотников ещё поднаймёт, чтобы поторопились...

— Дело молодое, тут заторопишься. Однако ж со свадьбой придётся ему маленько погодить, понеже есть у меня для Никитки большая работа, гораздо сложная, коей никто, окромя него, сделать не сможет. И медлить с той работой нельзя. Никиткин же нрав мне ведом: коли загуляет, так уж после жди его, покудова в разум придёт...

— Наш брат русак гулять любит обширно, — одобрительно подтвердил полковник.

— Об том и разговор. А без гульбы что ж за свадьба! Посему так сделаем, Андрей Фёдорович... отправь-ка ты этими днями сотника своего не так чтобы далеко, а тут в округе... вёрст за пол сотни. Да вот хотя бы в ту же Коломну — дале не надо, чтобы под рукой был на случай. Там тебе всё ведомо, придумай ему какое ни есть дело, пущай покаместь сидит. Заодно и охолонет без своей Настёны, попостится малость — оно для души пользительно, ась?

Полковник Кашкаров странному царёву повелению подивился немало, но виду не показал.

— Будет сделано, великий государь. А надолго ему туда?

— Тебе-то что за печаль? Надобно будет вернуть — услышишь. А теперь ступай, Андрей Фёдорович, я тобой доволен. Нужды нет ли в чём?

— Благодарствую, великий государь, у нас что за нужды — сабли наточены, кони в теле, зелья порохового хватает, а боле какого нам рожна?

Вернувшись к себе в приказ, Кашкаров достал из походного погребца сулейку, кликнул вестового и велел принести хлеба и солёных огурцов.

— И сотника Лобанова ко мне, — окликнул он, когда стрелец поставил на стол глиняную торель и уже шёл к двери. — А ежели ушедши уже, пошли кого ни есть к нему домой. Чтоб вернулся немедля!

Нацедив из сулеи, полковник неторопливо вытянул чарку, посидел малое время зажмурившись, переживая обычное изумление (вино в погребце держал крепчайшее — ржаное, тройной возгонки, не всякому питуху под силу), потом крякнул и стал хрустеть огурчиком, выбрав помельче.

Он всё ещё не мог понять сегодняшнего вызова наверх — как ни странно, не помогло и вино. Ежели Ондрюшка в чём провинился... да нет, пустое, тогда и разговор был бы иным! Вообще не было бы никакого: огребли бы парня, и в застенок, как это обычно делается. С чего бы тогда государь стал о нём расспрашивать... Верно сказал: тогда разговор был бы уже с Малютой, сыроядцем этим. Нет, тут иное! Что велено с Москвы отослать, то вроде явная опала, однако не в Вологду же, не в Кострому какую ему ехать, а тут недалеко — в Коломну. «Чтобы под рукой был»... ишь каково закрутил, ведьмак, — кощунственно подумал полковник про великого государя. Нет того, чтобы напрямик сказать, что там за дело приключилось. Оно конечно, и то верно, что ежели дело великое, государственное (а иных дел у великого князя и царя всея Руси — хотя и ведьмина внука — быть не может), то льзя ли раскрывать его перед кем попало.

— Я ведь кто перед ним — пёс смердящий, — вслух проворчал полковник и нацедил себе для утешения ещё чарку.

Уважительно поклепавши в дверь, вошёл Лобанов. Полковник даже крякнул с досады: надеялся, что за сотником сгоняют аж на Яузу, больно уж хотелось оттянуть время — разговор предстоял не из отрадных.

— Садись, — кивнул он и снова взялся за сулею. — От чарки не откажешься?

— Твоего, Фёдорович, не осилю, не обессудь, — извинился Андрей. — Я нынче хотел ещё топором помахать, сейчас еду к себе на стройку...

— «Не осилю», — передразнил Кашкаров. — А ещё жениться надумал! Возьми тогда вон там в баклаге, то послабше будет. А к топору чего это тебя потянуло? Саблей не намахался?

— Да с этими работничками, мать их поперёк, скоро сам плотником станешь, — проворчал Андрей, наливая себе из баклаги. — Обещались к Покрову под крышу подвести, а ни черта не сделали... Как суббота, так: «Хозяин, выставь», а выставишь, так они, идолы, за воскресенье так назюзюкаются, что в понедельник лыка не вяжут... Ну, Господи благослови...

Выпили, закусили огурчиками, Кашкаров полюбопытствовал насчёт свадьбы.

— Да уж теперь, видать, только о святках, — сказал Андрей. — Рождественский на носу, не в пост же свадьбу играть! А ране не поспеем.

— В пост негоже, — согласился полковник. — В пост, ежели естество одолевает, с любодейницей сблудить — хотя и грех, но простительный. Только чтоб не забыть потом исповедаться, как говеть будешь. А возлечь с женой — упаси Бог!