Государевы конюхи

Абрам Петрович, искренне веруя, что только двенадцать голов и выпустят из земли клад, столько бед натворил — все равно ему от смерти было не отвертеться. Но коли самим его тут, сейчас, немедленно осудить и порешить — как поступит, вернувшись в Москву, Деревнин? Промолчит, а потом в самую неподходящую минуту и выложит кому надобно, как конюхи с Аргамачьих конюшен самовольно преступника порешили?

Мысль пришла внезапная и, как ему показалось, единственно верная.

Деревнин, возясь с котлом, положил на траву свою пистоль. Данилка, подойдя, поднял ее и протянул Тимофею:

— Ты это зарядить можешь?

— Невелика наука, — отвечал Озорной. — Гаврила Михайлович, у тебя, чай, заряды припасены? Не может быть, чтобы с одним-единственным ты ехал!

Подьячий и впрямь, готовясь к боевым действиям, прихватил с собой и пороховницу, и пули.

— А тебе на что? — спросил он, уже все поняв, только чтобы показать, кто тут по званию старший.

— Этого вора в Москву везти, на дыбу поднимать — он многих за собой потянет, — Тимофей повернулся к Быку. — Небось, такой же еретик, как и ты?

— Я сатану никогда не призывал, — Бык перекрестился. — А потянет и таких людей, что ты и сам рад не будешь.

Это относилось к Деревнину.

— Давай сюда, я сам, — подьячий хоть и не так ловко, как сумел бы Озорной, однако зарядил пистоль и даже пороха почти не просыпал. После чего протянул оружие рукоятью вперед к Озорному.

— Не тронь, — вдруг велел Данилка.

И удержал руку товарища.

— Верно, — одобрил Семейка. — Ну ты, чертознатец, вставай да помолись.

Он отпустил наконец Абрама Петровича, и тот с трудом поднялся на ноги, стал вытаскивать изо рта траву вперемешку с землей.

— Ну? Долго мне?.. — начал было подьячий, но Тимофей помотал головой.

— Сам его застрелишь, Гаврила Михайлович.

— Ты с ума съехал?!

— Коли не хочешь вместе с ним тут остаться, — добавил Семейка. — Эй!

Он удержал метнувшегося было к кустам, к спасительной темноте кладознатца.

— Умел воровать — умей и ответ держать!

— Да я вас в порошок сотру! — возвысил голос Деревнин.

— Вот как вернешься в Москву — так и сотрешь, — согласился Тимофей. — Стреляй, Гаврила Михайлович, чего уж там. Коли ты не будешь с нами кровью повязан, то, чего доброго, нам этот клад боком выйдет. А так — и ты язык распускать не станешь, и нам это ни к чему.

Он высказал как раз то, что пришло на ум Данилке.

— И все это дело с кладом так промеж нас и останется, — сказал парень.

Это было как раз то, чего хотел услышать подьячий. Ведь коли сдавать кладознатца в Земский приказ — так и клад, пожалуй, с ним вместе. А клад хоть и в лесу найден, однако неизвестно, кому тот лес принадлежит, ведь вдоль Троицкой дороги много сел, и хозяин леса, узнав про находку на своей земле, наверняка с челобитной заявится!

— Черт с вами! — Он перехватил пистоль дулом вперед, да и встал в пень…

Деревнину доводилось губить людей, да только иначе — оговору ход давал, хитро составленной челобитной. А напрямую, чтобы пулей в сердце, — такого не было.

Семейка подпихнул кладознатца поближе.

— Не тяни, свет, — негромко, как всегда, сказал он. — Сунь ему дуло в ухо, да и спускай курок!

— Не то сам рад не будешь, — добавил Озорной.

Деревнин повернулся к Быку, как бы в надежде на помощь.

— Потом, коли хочешь, панихиду вели по нему отслужить, — посоветовал Бык.

Данилка же отвернулся.

То, что он придумал, внезапно воплотилось, и ему сделалось не по себе…

Он услышал крик и выстрел.

— Царствие тебе небесное, Абрам Петрович, — сказал Бык. — Хотя это-то как раз — вряд ли…

Данилка повернулся.

Семейка так ловко подставил кладознатца под выстрел, что тот свалился в яму, откуда добыли клад.

— Бери-ка лопату, свет, — велел он Данилке. — Тут ему самое место.

— Сам эту землю кровью полил, сам в ней пусть и лежит, — добавил Тимофей, нагибаясь за второй лопатой.

Бык взял у потрясенного собственным деянием подьячего пистоль и собрался было бросить ее в яму, к мертвому телу.

— Погоди! Это нам пригодится, — сказал Семейка. — У нашего младшего оружия нет — вот и будет ему подарок. Для наших дел — в самый раз. Бери, Данила. Бери, свет.

Он забрал у Быка пистоль и протянул парню.

Только что это оружие осуществило его мысль — поразило убийцу. Ствол еще дымился.

Где-то далеко, в Москве, спал в колыбели, а может, пищал противным голосом, как это умеют младенцы, крошечный парнишечка, родившийся сиротой…

Может быть, однажды он узнает, что за его отца рассчитались?

Только мысль о младенце и укрепила руку Данилки, когда он взял тяжелую, снабженную бердышным лезвием, пистоль. Только мысль о том, что оружие послужило справедливому воздаянию.

— Держи крепче! — велел Тимофей. — А вот тебе еще подарок.

Он протянул череном вперед широкий нож с одним лезвием, закругленным и чуть изогнутым к острию.

— Подсаадачник, что ли? — спросил Семейка. — Жаль, что без ножен. Бери, брат Данила, владей! Коли уж ты от этого ножа не погиб — он тебе и удачу принесет.

И тут издалека прилетел голос.