Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Гессен не понял или сделал вид, что не понял смысла речи Столыпина, уподобился неловкому адвокату и прочел как бы заранее написанную защитительную речь после неожиданного отказа прокурора от обвинения. Он предложил передать законопроект кадетской фракции в специальную комиссию. Но тогда вступила в действие статья 55, учрежденная Думой о месячном сроке, предоставляемом правительству для ознакомления с думским проектом. Получалась парадоксальная ситуация — ведь через месяц исчезал сам предмет обсуждения: закон о военно-полевых судах автоматически терял свою силу, самоуничтожался. И само предложение Гессена, и его аргументация, его филиппики в адрес правительственного лагеря: «Вы — враги свободы, просвещения и культуры…» — были попросту неуместны. Юрист высокой профессиональной подготовленности, редактор-издатель популярнейшего журнала «Право» совершил грубейшие ошибки вкупе с председателем Думы — этим хранителем законности, регламента, порядка. В ответ на негодующие возгласы депутатов, в данном случае вполне определенных, Головин «попросил удалиться из зала „не желающих слушать“».

Но ведь слушать, в сущности, приходилось «несообразности». Ошибка фракции кадетов и Думы в целом была усугублена публичным заявлением лидера партии Милюкова в газете «Речь» от 14 марта, что Столыпин произнес вчера с думской трибуны длинную речь все на ту же тему: «Не запугаете». Даже партийные товарищи Милюкова назвали его статьи тирадой, типичным образчиком партийного ослепления и несправедливости²⁵.

Но и на этом нагромождение «несуразностей» не закончилось. 17 апреля (за два дня до истечения срока автоматического прекращения действия временного положения о военно-полевых судах) кадеты внесли предложение «принять немедленно без прений» закон, подготовленный, как уже указывалось выше, о немедленной отмене военно-полевых судов. Это было бы прямым нарушением Наказа Думы, ибо вопрос вносился на немедленное решение, хотя он в уже одобренной повестке дня работы не стоял. Было допущено и другое нарушение, а именно: члены правительства не были уведомлены, хотя Головин заявил, что правительство уведомлено, что именно 17 апреля закон подлежит обсуждению.

Думское большинство приняло закон, обойдя отмеченные «несуразности», но, когда документ рассматривался в Государственном Совете, последний отверг его ввиду явных формальных нарушений, даже не рассматривая его в комиссии по существу.

Описанная нами история — яркий пример практически «ненужного думского беззакония» (определение В. А. Маклакова) и одновременно поучительный образец пагубности неумной политической атаки на правительство «лучших людей страны», народных избранников и заступников. Мы специально подробно рассмотрели эту «несуразность», ибо в ней оказались задействованы все структуры верховной власти от императора — инициатора закона о военно-полевых судах, и премьера, согласившегося на немедленное прекращение этого позора при одном условии, что Дума одновременно осудит политический террор. Но пойти на этот шаг Партия народной свободы не согласилась, она предпочла устроить политическое шоу. Не случайно Маклаков, узнав о случившемся, с досады сказал в кулуарах: «Это не Дума, а кабак» (фраза попала сразу же в печать и доставила немало горечи талантливому юристу). А ведь он был прав, Дума (ее арифметическое большинство) поставила свою волю выше закона.

Хотя Государственный Совет по формальным соображениям установил нарушение Учреждения о Государственной Думе, Наказа, одобренного Думой, и принял решение об отклонении кадетского законопроекта, военно-полевые суды с 20 апреля утратили легитимность. Столыпин сдержал слово и не внес предложения об их утверждении или продолжении срока действия. Это делает ему честь. И эта история подтвердила приверженность премьера к конституционным правовым нормам. Она свидетельствует, что получившее широкое распространение обвинение кадетов, позже закрепившееся в литературе, в особой личной ответственности Столыпина за введение военно-полевых судов не имеет под собой юридической основы. Он не был инициатором их введения и, как премьер и министр внутренних дел, сделал все, чтобы эта временная мера не стала постоянно действующей русской гильотиной.

Но в этой борьбе с «несуразностями», «несообразностями» есть продолжение. Прекращение действия военно-полевых судов не означало прекращения «чрезвычайности» в управлении государством, считавшегося после учреждения Думы конституционным и правовым. Страна управлялась не на основе утвержденных обеими палатами и государем императором законов, а на основе исключительных мер, введенных императором в исключительных, воистину трагических условиях (мы имеем в виду меры императора Александра III, принятые для защиты от террора сразу же после убийства императора Александра II, сохранявшие всю свою силу до октября 1917 г.).