Одновременно ширилась, набирала силу практика внедумского правотворчества, множились указы императора, постановления Совета министров и отдельных министров, они все более заменяли законы, одобренные законодательными палатами. Даже бюджет на 1914 г. был утвержден и опубликован не как закон, «одобренный Государственной Думой и Государственным Советом» (это обычная формула при публикации закона), Сенатом здесь была употреблена другая формула: речь шла о документе, составленном правительством «согласно постановлениям» Думы и Совета и утвержденном царем5
. Административные решения, принятые в указном порядке, подменяли, вытесняли законы.Продолжалась и даже крепла практика чрезвычайно-указного законодательства.
Для позиции Думы четвертого созыва с ее интеллигентским большинством характерна сдержанность к «трезвенному движению». Еще в Первой Думе по инициативе самарского миллионера «из народа», фанатичного убежденного трезвенника Челышева, был принят законопроект об усилении борьбы с пьянством, по которому городским Думам и земским собраниям представлялось право закрывать винные лавки. Проект до Государственного Совета дошел только в исходе 1913 г. и вызвал бурные прения. Премьер Коковцов мало верил в действенность запретительных мер и был сильно озабочен, чтобы не пострадали финансы. В Госсовете развернулись прения, вызвавшие резонанс в стране. Император стал склоняться к мысли о необходимости ввести сухой закон, сделав Коковцова всецело ответственным за «пьяный бюджет», и «расстаться» с министром финансов. Он писал Коковцову, что положение в стране требует «свежего человека» к государственным финансам, что «нельзя ставить в зависимость благосостояние казны от разорения моих верноподданных».
Правительство явно взяло курс на поощрение трезвости. Дядя императора, президент Академии наук, поэт и драматург великий князь Константин Константинович, согласился встать во главе «трезвенного движения». С легкой руки популярного публициста Меньшикова, посвятившего борьбе с пьянством серию статей, Государственную роспись доходов стали именовать «пьяным бюджетом». Для этого были весомые основания: из трех с половиной миллиардов госдоходов около миллиарда давала государственная водочная монополия.
Так как правительство взяло курс в сторону трезвости, оппозиционное либеральное общество стало относиться к этой проблеме с иронией. Это нашло отражение и в Думе, которая демонстративно, в пику царю, отвергла кредит в 300 тысяч на субсидии обществам трезвости. «Если хотите трезвости, — провозглашал Ф. И. Родичев, — добывайте свободу!» Это была старая знакомая песня: без Конституции не построить ни школ, ни дорог… Радикальная интеллигенция утверждала, что правительство, император пытаются выдать пьянство за основную причину народной бедности, всех невзгод и страданий и отвести народный гнев от истинных виновников его бедствий — эксплуататоров. Ситуация, однако, была куда как более сложной. Когда в виде опыта винные лавки в Петербурге были закрыты на второй и третий день Пасхи — рабочие на многих заводах объявили забастовку, заявляя: «Так как вследствие закрытия мест продажи спиртных напитков в предшествующие два дня они лишены были возможности привычным образом провести праздничные дни».
Тем не менее министр финансов Барк уже в апреле мог сообщить, что за последние месяцы вынесено 416 приговоров сельских сходов о закрытии винных лавок. Деревня отозвалась на кампанию в пользу трезвости иначе, нежели город6
.«Трезвенное движение» в России имеет свою историю, к сожалению недостаточно изученную. По-видимому, не случайно его оживление произошло в годы Великих реформ, падения крепостничества, а затем вновь резко поднялось в начале века. В начале века «трезвенное движение» шло как сверху, так и снизу, сами крестьяне, нередко на своих мирских сходках, при активной поддержке духовенства принимали решения о закрытии кабаков на территории своих общин, церковных приходов, волостей. В конечном счете борьба с этим застарелым пороком, охватившая разные круги общества, отразилась и в Государственной Думе.