Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Еще при назначении Коковцова премьером ему было сказано, чтобы он не повторял ошибку Столыпина, который «заслонял» собой императора. Это же обвинение было брошено Коковцову князем Мещерским в исходе 1913 г. со страниц «Гражданина» — «председатель заслоняет особу государя и присваивает себе положение великого визиря, что он уподобляется конституционным премьерам и с этим „западноевропейским новшеством“ надобно покончить, премьер должен служить не Думе, а государю». Как это ни странно может показаться, но и кадетская оппозиция также считала, что отношения премьера с Думой — основная причина его отставки, только она употребляла, в отличие от Мещерского, знак не плюса, а минуса; не чрезмерная зависимость премьера от парламента, а отсутствие между ними плодотворного сотрудничества и, как следствие, бессилие Думы и правительства, законодательное бесплодие и паралич исполнительной власти взаимно связаны. Милюков прямо говорит, что Коковцов стал первой жертвой раздвоения состава и задач Думы, срыва программы реформ, намеченных еще во времена Столыпина и даже ранее⁹.

Сам Коковцов в мемуарах называет ряд причин своей отставки: переход от «пьяного бюджета» к сухому закону; свои возражения на царское пожелание лишения Думы законодательных прав, а также происки камарильи, искусно использовавшей раздражение царской четы вмешательством премьера в их отношения со «старцем» (история с публикацией интимных писем императрицы). Но, отмечая действие различных лиц, влияние различных обстоятельств, Коковцов считал именно императрицу «бесспорно главным лицом, отношение которого ко мне определило и решило мое удаление»¹⁰.

Подлинные причины отставки премьера указаны в рескриптах императора на имя Коковцова о его удалении и на имя нового министра финансов П. Л. Барка. В первом из них говорится: «Опыт последних восьми лет (то есть с 1906 г. — это учреждение Совета министров) убедил меня, что соединение в одном лице должности председателя Совета министров с должностью министра финансов (так было с Коковцовым. — А. С.) или министра внутренних дел (а это уже Столыпин. — А. С.) неправильно и неудобно в такой стране, как Россия». Императору независимые, сильные премьеры неудобны, они и не нужны при том стиле управления, который император осуществлял и который Коковцов определил как стиль «вотчинного управления». Право принимать решения государь стремился всецело оставлять за собою («как встарь»), при такой системе и премьер, и Дума, не говоря уже о министрах, суть только советники, но не законотворцы и тем паче соправители. Понятен становится и выбор нового премьера; Горемыкин всплыл вновь не случайно, для императора он олицетворял тот твердый курс, который взяла «императорская власть» по отношению к Первой Думе. Горемыкин на самостоятельность не претендовал, он стремился не только выполнять волю императора, но и предугадывать его даже не высказанные открыто, потаенные желания, и делал это умело, беря на себя всю ответственность и обеляя императора, как это было сделано при разгоне Первой Думы. Характерно его заявление Коковцову при назначении: «Недоумеваю, зачем я понадобился; ведь я напоминаю старую енотовую шубу, давно уложенную в сундук и засыпанную камфорой. Впрочем, эту шубу так же неожиданно уложат в сундук, как вынули из него».

Но эта старая шуба вовсе не была дряхлой, ко всему безразличной развалюхой. Скорее, это был опытный чиновник и осторожный царедворец, прошедший большую школу бюрократической и придворной службы, наделенный от природы незаурядным умом, иронией, подчас ядовитой. И когда это требовалось, эта «шуба» проявляла недюжинный характер и просто так, без борьбы не желала сходить со сцены, «укладываться безмолвно в сундук». Не прав Милюков, принявший самоиронию Горемыкина за некое откровение и заявивший, что «ветхий» Горемыкин был по-старчески безразличен ко всему, что его «выдумал Кривошеин», пожелавший остаться за кулисами, но ставший «фактическим премьером». «Горемыкин был ему удобен тем, что представлял пустое место и не мешал в дальнейших планах». Если так думал и сам Кривошеин, то он жестоко ошибся.

При всем разбросе приведенных свидетельств и оценок современников, они сходятся в одном — именно Горемыкин был нужен императору для проведения избранного им курса и системы «вотчинного управления».

Время Столыпина, по убеждению императора, прошло.