Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг.

Требование блока о создании Кабинета доверия было поддержано социал-демократами и трудовиками. Блок получил поддержку левых сил. Это тоже новое явление. В эти дни закладывались основы сотрудничества «прогрессивной» национальной буржуазии, кадетствующей интеллигенции с социал-демократией (особенно меньшевиками), за которой шла значительная часть высококвалифицированных, образованных рабочих («рабочей аристократии», рабочей интеллигенции). В эти дни (ноябрь 1916 — февраль 1917 г.) в Думе в острых прениях все чаще рука об руку солидарно выступают Милюков, Керенский, Чхеидзе, Шульгин, Шингарев — имена тех, кто творил «славную революцию», кто позже определял политику правительства. В прениях 14–16 февраля Чхеидзе призывал «прогрессистов» встать во главе надвигающейся революции, чтобы последствия не пошли путем французским, якобинским, а путем германским, прусским. Значит, надо убрать старое правительство со сцены и выдвинуть на сцену новое, «которое вам (блоку. — А. С.) нужно, которое стране нужно». Он, кстати, не видел особого различия между «ответственным министерством» и формулой «кабинета общественного доверия». Разница, конечно, была, но главное было — разбить систему. Единственный кандидат на власть — это буржуазия, заявлял Чхеидзе, социал-демократия встала на путь сотрудничества с нею, приняв политику прогрессистов. «Россия встала на путь, который выведет ее из тяжелого кризиса, и путь этот нами указан», — заявлял Чхеидзе. Это было сказано за неделю до «славной революции»⁴⁶.

Через неделю, по возобновлении думских разоблачений «старого режима», обвинений его за хлебные очереди, за «голод» (которого еще и не было), в столице начались хлебные бунты, скоро переросшие в «солдатский бунт». У Таврического дворца появились давно ожидаемые полки, о которых мнил с ноября Милюков. Можно было брать власть. Поскольку Дума, поддержанная внедумской оппозицией, продолжила политическую конфронтацию.

В 1905 г. Николай II отказался от диктатуры, в 1917 г. он ее предпочел. Но роспуску Думы 25 февраля предшествовало несколько дней, наполненных раздумьями, совещаниями, колебаниями. Что склонило в конечном счете императора к роспуску Думы, а не поиску согласия с ней, с оппозицией, точно определить нельзя. Даже дневник государя не дает нужной информации. Императрица в те дни была рядом, соответственно, в переписке супругов эти дни до отъезда в Ставку — белое пятно. А мемуары? Они полны субъективных мотивов и гипотез. Важнейшие исходят от Родзянко. Его следует послушать, он самое осведомленное, а в думских делах особенно, лицо.

«Настроение в Думе было всякое, — вспоминает Родзянко, — даже Пуришкевич и тот произнес тусклую речь. Чувствовалось бессилие Думы, утомленность в бесполезной борьбе и какая-то обреченность на роль чуть ли не пассивного зрителя. И все-таки Дума оставалась на своей прежней позиции и не шла на открытый разрыв с правительством. У нее было одно оружие — слово, и Милюков это подчеркнул, сказав, что Дума: „Будет действовать словом и только словом“.

Дума заседала около недели. Стороной я узнал, что государь созывал некоторых министров во главе с Голицыным и пожелал обсудить вопрос об Ответственном министерстве. Совещание это закончилось решением государя явиться на следующий день в Думу и объявить о своей воле — о даровании Ответственного министерства. Князь Голицын был очень доволен и радостный вернулся домой. Вечером его вновь потребовали во дворец, и царь сообщил ему, что он уезжает в Ставку. „Как же, Ваше Величество, — изумился Голицын, — Ответственное министерство? Ведь Вы хотели завтра быть в Думе“. — „Да, но я изменил свое решение. Я сегодня выезжаю в Ставку…“ Царь уехал. Дума продолжила обсуждать продовольственный вопрос. Внешне все казалось спокойным, но вдруг что-то оборвалось и государственная машина сошла с рельс»⁴⁷.

В дневнике императора 22 февраля появилась запись: «Читал, укладывался. Простился со всем милым семейством и поехал на станцию. В 2 часа ночи уехал в Ставку». О беседе с Голицыным, об отданном распоряжении распустить в крайнем случае Думу в дневнике ничего нет. В поезде царь «читал, скучал и отдыхал». Читал все свободное время французскую книгу о завоевании Галлии Юлием Цезарем⁴⁸. Он любил и знал военную историю. И все же — читать о завоевании Галлии, теряя Россию. Что это? Железное самообладание или полное непонимание ситуации?