Готы

Хотя Вульфила и объединял в своем лице, так сказать, готскую сущность с греческой, он никогда не страдал от внутренних конфликтов или «раздвоения личности». Перед лицом окружавшей его чудовищной реальности и сложнейших проблем, решать которые выпало на долю «варварского» просветителя – миссионерской деятельности среди готов, сложных переговоров с Константинополем, переводом Библии и спасения готов от гуннов, споры о дефинициях высших божественных инстанций должны были представляться ему как бы выразиться поделикатнее… не то чтобы совсем пустыми и ненужными… но делом, которое он предпочитал предоставлять другим, менее занятым практическим делом, чем он, многогрешный. Во всяком случае, Вульфила иногда высказывался именно в этом смысле. А своей готской пастве он заранее говорил со всей ясностью, что не стоит ей вникать в подобные тонкости. Надо стараться быть добрым человеком и добрым христианином. А это меньше всего связано с тем, арианин ты или не арианин.

Поскольку, по наиболее распространенной версии, дед и бабка Вульфилы были угнаны в рабство таврическими, т. е. крымскими, готами (известными впоследствии как тетракситы), до сих пор не удалось найти удовлетворительного ответа на вопрос, как он сам мог родиться в области вестготов к северу от Дануба.

Тем не менее Вайтц считает рождение «Волчонка» в области вестготов достоверным фактом: «Дальше всех продвинулись в юго-восточном направлении тервинги, в союзе с тайфалами. Среди них, несомненно, и жил Ульфила». Несомненным и подтвержденным многими античными авторами является и тот факт, что молодой Вульфила благодаря своему образованию и знанию языков был взят, так сказать, на (вест)готскую дипломатическую службу. В качестве вестготского посланника «Волчонок» был направлен в Новый Рим. В Царьграде он наладил связи с высшими церковными авторитетами. В то время все они, почти без исключения или в большинстве своем, были арианами. При этом самый выдающийся церковный учитель, с которым познакомился Вульфила в ходе своей константинопольской миссии, занимал не крайние, а умеренные арианские позиции, проявляя готовность к компромиссам с находившимися тогда в оппозиции официальной (арианской) церкви православными. Это был Евсевий Никомедийский, родственник и воспитатель будущего императора Юлиана Отступника – последнего язычника на престоле единой Римской империи. Архиепископ Константинопольский (339–341), ученик Лукиана Антиохийского, последователь Антиохийской богословской школы, Евсевий был епископом Берита[366]. Затем, благодаря благосклонности к нему Констанции, жены императора Лициния, и, как мы уже знаем, сестры императора Константина Великого, был назначен епископом Никомедии, резиденции Лициния. На Вселенском Никейском соборе (325 г.) выступал защитником Ария, с которым был дружен в юности. Позже вместе с епископом Евсевием Кесарийским («отцом церковной истории», автором жизнеописания императора Константина[367]) был главой примирительной партии, члены которой по имени обоих Евсевиев получили название евсевиан. По завершении собора Евсевий Никомедийский, отказавшийся отречься от арианства, был сослан императором Константином I Великим в Галлию. Но в 328 г. Евсевий, Арий и другие сосланные ариане были возвращены из ссылки тем же Константином I, исполнившим предсмертную просьбу своей сестры Констанции, вдовы Лициния. В 335 г. Евсевий принимал активное участие в Тирском соборе, где возглавил фракцию евсевиан, сторонников Ария и противников православного, кафолического, александрийского архиепископа Афанасия Великого. В 340 г. Евсевий председательствовал на Гангрском соборе, созванном против ереси Евстафия, епископа Севастийского, и его последователей. По приказу императора Констанция II, ярого арианина, Евсевий руководил Антиохийским собором 341 г., на котором в восточной половине Римской империи арианство было признано официальным христианским учением и вероисповеданием.

Именно Евсевий Никомедийский окрестил в 337 г. первого христианского императора Константина Великого, умершего в предместье Никомедии, на канонической территории Евсевия, разделявшего его умеренно арианские взгляды и стремившегося примирить враждующие церковные партии, исходя при этом, в первую очередь, из внутриполитических соображений «рацио статус», сиречь – «государственной пользы», ибо межконфессиональные распри, перекидывавшиеся из залов церковных соборов на улицы римских городов[368], ослабляли единство империи. Слишком часто под знаменем «истинного исповедания христианства» выступали сепаратистские силы, стремившиеся отделиться от имперского центра и мешавшие ему вновь выстроить вертикаль власти, основательно поколебленную гражданскими войнами, не раз ставившими Римскую державу на грань катастрофы.