Говядина 2

Он снова не ответил и просто опустил голову. Урчание переваривающего желудка казались ему оглушающе громкими, вытесняющими все другие звуки. По правде же, и его рациональная сторона прекрасно это понимала, никто ничего не слышал. Живот работал в штатном режиме, как сказал бы добродушный Джон-начальник.

— Я видел распределение, — перешел на другую тему старший. — Ты уверен, что сумеешь?

— Слишком давно себя не ставил. Другие рабочие возмущались. Пришлось.

— Вылет завтра после обеда. Побуду с тобой, если хочешь.

— Не нужно, — быстро ответил Джон.

— Храбришься, — заметил бывший начальник и вздохнул.

* * *

Утро следующего дня, первого дня недели, началось у Джона очень напряженно. На подушке он заметил целый пучок волос, так что вместо ванных процедур отправился в медицинский пункт, где медбрат сказал, что все дело в питании, клонированное мясо еще никого здоровее не делало, так что единственный выход — побриться налысо, как многие делают, и терпеть.

— Сколько служите уже? — уточнил Джон-медработник.

— Почти три года.

— Рановато… Может, стресс? А давайте выпишу вам удвоенные порции овощей? Витамины, полезно.

— Хорошо, спасибо, — ответил Джон, зная, что в клонированных овощах не больше пользы, чем в клонированном мясе, но радуясь, что теперь не есть мясо можно будет по медицинским показаниям.

— Вот, на компоты еще карточка. Через месяц приходите, посмотрим вас.

— Спасибо, — повторил Джон и вышел.

Завтракать он не хотел, поэтому, положив карточки в тумбочку у своей кровати, умылся и сразу направился наверх. "Оторвать поскорее, как пластырь. И дело с концом", — успокаивал он себя, совсем забыв, что никто его одного в загоны не пустит, и все равно нужно будет ждать троих загонщиков, которые, наверное, еще в столовой.

На удивление, бородатый Джон уже был тут. Энтузиаст, он обожал первые дни недель. С неделями ничего не меняется, с годами тоже. "Откуда у нас, клонов, могут быть вообще изменения?" — вдруг подумал Джон-помощник. Эта мысль молоточком ударила по мозгу, и стало больно моргать и дышать.

— В загонщики переходишь? — весело спросил бородатый Джон.

— Сказали, молодых всех ставить по очереди, вдруг у кого-то так же хорошо получаться будет, как у тебя. — Это была не лесть: этот Джон обожал свое дело и был лучшим загонщиком много лет, даже среди своих же клонов, которые и поварами были, и распределителями, и принимающими, и лаборантами.

Возбужденный Джон отвлек его шутками и вопросами. Пришлось напрягаться и отвечать, улыбаться и шутить в ответ. Вскоре подошел и старший Джон.

— О, заведующий, а вы чего же? — удивился бородач.

— Попрощаться с любимцем моим, — Джон похлопал "любимца" по плечу, — да и вещи я собрал. Их мало. Картину упаковал, и готово.

— А моего прототипа не навестите? — с долей заискивания спросил Джон-загонщик.

— Отчего же не навестить? Расскажу ему, какой у него хороший, трудолюбивый материал. Какой город?

— Ежамен, Третий-Северный. Не далеко вам?

— Далеко, — грустно ответил Джон на пенсии. — Но как-нибудь заеду, думаю.

— Спасибо большое! — бородатый схватил его руку и начал трясти.

Джон-помощник, недавно наткнувшийся на документ с информацией, что трясти друг другу руки было традицией на данной планете, перенятой и прижившийся у колонистов, отвернулся, задергался. Его покровитель сразу это заметил. Благо, подошли остальные загонщики и принимающий, все начали облачаться в комбинезоны. Пенсионер поговорил с новопришедшими и отошел к Джону-помощнику:

— Крепись. Нельзя же так. Вот как мне уехать?

— А я бы вот уехал, — неожиданно для себя признался Джон. — Чтоб забыть, чтоб не видеть. Не думать о…

— Думать вредно, да, — перебил старший Джон слово "Старце", — голова болеть начинает. Одевайся давай, все тебя ждут.

Оделись, проверили шлемы, кивнули принимающему, чтобы открывал ворота, и началась работа. Джон, столько раз принимавший в ней участие ранее, столько раз видевший, как все это делается, трясся от волнения. "Теперь так каждый раз, — с грустью понял он. — Каждый раз, после Старца".

Как же раньше было легко! Просто думать, что растишь еду на благо своего народа, ничего противозаконного не делаешь. Думать, что ты хороший, и начальники твои хорошие, и прототипы, и все те люди, что далеко-далеко отсюда, в буквально другом мире, едят эту еду и не думают о том, что эта еда умела разговаривать, думать, плакать…

— А Старец теперь… — начал было Джон, зачем-то вслух, но, к счастью, шепотом.

Кое-как, в полузабытьи, отработал все загоны, почти ничего не делая. В женском даже пинка чуть не получил за то, что не помог одному из Джонов отбиться от самки. Она не хотела отдавать детеныша, мычала и хватала их за ноги, ползла за ними до самых ворот. И Джон видел в ее глазах и страх перед ними, перед чернотой ворот, и отчаянье, и непонимание. Но глаза эти были не такими, как у Старца. Он теперь все глаза с ними сравнивал, и радовался, когда не находил той глубокой искорки, что отмечает интеллект.

Перед мужским загоном была передышка. Уж много сил потратили на дерущихся самок. Джон не стал снимать шлем, боясь, что кто-нибудь заметит его состояние.