Говорила мама…

– От кашля люди пьють на сон чай с малиной и натирають ноги спиртом или деколоном.

– Как же Жора перепутал глотку с пятками? Плесни водочку не в горло, а на пятки, до сих пор бегал бы, как ртутик.

1 сентября 1991

Куда уходят годы?

Вчера у мамы разболелась голова.

Гриша подаёт ей какую-то таблетку.

Мама не любит лечиться. Отмахивается.

– Берите и пейте! – настаивает Гриша. – А то голова будет ещё сердитей болеть.

Мама сдалась.

Выпила и запечалилась:

– Такая толстая твоя таблетка… Як кулак! Еле силяком проглотила. Будет теперь во мне год киснуть.

Сегодня я спросил её, как голова, раскислась ли таблетка.

– Та голова смирней стала. Лекша… Или таблетка боль обломала?.. Голову треба берегти. Голова, як торба. Шо найдёшь, то и спрячешь в ней… Надо головушку берегти…

– А над глазом краснота не вся сошла.

– Да бывает… То под глазом покраснеет, то на руке.

– Аллергия?

Мама морщится, машет рукой:

– Токо и осталось на твою лергию посматривать! Шо ты хочешь? Девятый десяток! Или вот щэ восемь десятков разбежаться отжить? Не… Не получится. Совестюшку надо иметь… Век сжить не шапку сшить… Когда эти восемь десятков промигнули? Не то днём, не то ночью? Кто и зна, когда они шли. Не бачила… Не то днём, не то ночью… Всё навроде хороше… Есть чего поесть-надеть. Одно погано – годков дуже багато…

2 сентября 1991

То разлука, то любовь

Любовь – это нервная болезнь: сначала в любимом человеке вас всё волнует, а потом всё раздражает.

К. Мелихан

Иду в Гусёвку.

Навстречу державно вышагивает знакомый мужичок.

Ваня-струкуток.[53]

Ване уже за пятьдесят. Пасмурный.

– Чего такой смурый? – смотрю я на свёрток у него под мышкой. – Или ты, аварийная душа без ветрил, с бой-развода дрейфуешь?

– С разво-ода… Удалой долго не думает. Допекла халала. Ну никакой же тебе уважухи! Сменные штаны, рубашку под руку и в святой путь к своим батьке с маткой. Хорошо батьке. Он женился на своей доброй матке. А я, башка с затылком,[54] ну чёрте же на ком!.. Однакушко хорошо и примаку. Есть куда сплыть отдышаться.

– И долго ты, половецкий плясун, будешь отдыхиваться?

– А это уже как укоськает. Через недельку так побегить ко мнешке напару с кислушкой[55] убазаривать.[56] А я, пан Громушкин, не сдамся как голенький. Я ещё наистрогие прынцыпы выдержу. С год и уманежу. Потом, глядишь-ко, из милости отступлюсь и возвернусь к своей ненаглядной Дидоне.[57]

– Сколько раз, пан Громушкин, уже уходил?

– Я тебе по чесноку[58] скажу, как… Тут у нас на базарчике торгует виноградом один закопчённый труженишка с Востока. Трясёт гронкой, созывает покупцов: «Я парень чесни, хоть и не местни. Мой винград лучша всеха! Подходи – вешаю бэз очередь сразу!» А я хоть и местный, но скажу честно… Никогда не стареющий неунывака ветер аккуратно носит меня по земле из края в край… Бережёт… Ухожу уже десятый раз. Ебилей! А вот вернусь ли? Кто за меня скажет?

– Я знаю, вернёшься. Ты не устал туда-сюда катать одно и то же колесо? Не надоел тебе этот китайский шахсей-вахсей-бахсей?

– А почему надоел? Это не надоедает. Даже в интерес в большой я въехал. То разлука, то любовь… Рома-антика… Как молодята… Знаешь же, разлука для любви, что ветер для костра. Сильней разжигает!

3 сентября 1991

По картошку

А Нижнедевицк будто вымер.

Ещё затемно вёдра, лопаты, вилы разбежались во все стороны.

На картошку!

Мы с Григорием рано встали.

Да свели на позднее.

Уже за семь настучало, когда мы пошли.

Ветрогон пыль на дороге крутит, по красному лету со стоном рыдает…

У рыбного магазина нас подхватил на мотоцикл наш милый соседушка синеглазый кудряш Алёшик Баркалов со странным прозвищем Адам:

– Я свою девку отвёз в школу за двойками. С утреца пораньше уже сделал одно благое дельце… Мне, жмотоциклисту, всё равно тут по своим делам му-му валять до девяти. Работун из меня… Раз по пальцам, два по яйцам… А вижу, вы шевелите помидорами.[59] Чем без дела гавов ловить, лучше, думаю, доброшу вас к огороду.

Алёша подал мне шлем:

– Надевай малахай!

– Зачем?

– При аварии чтоб вульгарно не окропил умными мозгами меня с отцом Григорием.

– Ты, вихревей, слишком грубо мне льстишь! – хохотнул я. – Ты всерьёз считаешь, что у меня есть что разбрызгивать?

– Без митинга надевай малахай! И будешь, как господин 420.

– А без малахая нельзя пробиться в господа?

– Без малахая можно прибиться к штрафному стольнику. Зачем нам такие барыши?

В Разброде мы раскланиваемся с Алёшей и по полю ещё долго бредём к своей делянке.

Люди уже давно выбирают.

Стыдно глядеть в глаза. Во сони ползут!

Ну ёханый бабай! Удружили нашим огородец аж за четыре километрища. Хорошо, что у наших за сараем жирует клочок земли. А не будь его, как у жильцов новых домов? За моркошкой, за луковым пером к обеду слетай за восемь кэмэ?

В поле жуткий ветер.

Я не знаю, как и быть. На мне фуфайка, трико под брюками, глубокие калоши, мои бумажные и мамины пуховые носки.

Как-то неохота, чтоб просквозило.

Парит.