Говорила мама…

– Я поджарю её хворостиной! На крыше погреба среди яблок спит и спит эта дрыхоня. А ты день на огороде на лопате катаешься, ещё и мышей за неё гоняй! А она!.. Летом взяли два десятка цыплят. Двухнедельников. Посадил в решетчатую огородку до вечера. А сверху не прикрыл. С крыши погреба она с дочурой и прыгни туда. Шестерых слопали! Остальных передушили и сложили в две равные кучки. Это её, это дочуркина!

– Зачем же ты держишь этих бандиток?

– Тут и забурлишь решалкой,[62] – мнётся Гриша. – Что интересно, когда охотится, хороших крыс в сарае берёт. Смотришь – потащила. Положит перед своими ребятами-котятами и пошла обедня… А к мышам в доме не притрагивается. На верёвке в наш шалаш не затащишь.

– Может, мышками, этой мелочью, она гребует? Предпочитает работу по-крупному?

– Пожалуй. И вышла у нас полная специализация. Я гоняю мышей, она – крыс. А крыса не мышь. Трудней взять крысу. Кошка и берёт. А я пока не могу. Только поэтому я её и терплю.

5 сентября 1991

Трещина

«Ленин везде с нами!»

Эта меловая надпись на задней стенке звонилки[63] у автовокзальчика твёрдо подчёркнута толстой чертой, запряжённой в чёрную стрелку.

Стрелка показывала, где искать ленинские места в Нижнедевицке.

И я пошлёпал, куда посылала стрелка.

Я очутился на площади перед райкомом партии.

У Ленина.

Он стоял в излюбленной позе. С протянутой рукой.

В неё никто не подавал. Одни только голуби. И так много наподавали, что щедро осыпали своими подношениями и ладонь, и рукав, и голову, и бантик в петлице.

И экспроприированная троечка повыцвела, поистрепалась. По всему пальтецу на меридиане пупка белая полоса краски. Кто-то из любви ливанул.

И гордо стоит Ильич, не замечает брачка в своём виде.

Стоит и посылает перстом.

Куда?

По пустырю вниз, поверх плаката на развилке улиц

«Трудящиеся района! Внесём свой конкретный вклад в перестройку!» на голый, выгоревший лысый бугор. В тупик.

Мёртвый бугор – это горизонт, перспектива.

А по пути к пустому бугру-тупику двуэтажилась районная почта.

А почты вождь любил. Прям подозрительно обожал.

В семнадцатом он прежде всего что себе умкнул?

То-то ж.

Нижнедевицкую почту строители возводили многотрудно.

С коммунистическими боями.

Сдачу всё откладывали да откладывали.

И партия сказала:

– Скоро круглая дата Октября. Сдать к Октябрю! Это будет лучшим подарком Ильичу!

Строители, естественно, традиционно не укладывались.

Райком-рейхстаг, естественно, стандартно напирал.

И лучший двухэтажный подарок оказался инвалидом.

Репнул посерёдке.

Говорят, в целях безопасности приёмную комиссию не пустили в здание. Велено было принимать дорогой объект на почтительном отдалении. Опять же во избежание дорогих жертв в сплочённой команде комиссии.

Ну, отрапортовали.

Ну, даже открыли почту.

А она тут же возьми и лопни ещё больше.

Как раз у входа.

Трещина, будто молния, от самой крыши пронзила здание до самого низу, упрятывая свой тонкий хвост под фиолетовую, как синяк под глазом, вывеску

Нижнедевицкий районный узел связи

И тогда взяли почту в столбы.

Попарно поставили в четырёх окнах второго этажа. Скрепили столбы накрепко досками.

Дивится народ.

– Или война, – спрашивает меня мама, – что окна закиданы столбами-досками? Затянули трещину картиной… Мал дядько Ленин оказался. Даже трещину не хватило им закрыть. Война-а…

– И без войны лопнула почта…

– Тут, сыно, дело покруче. Почта уже лопнула потом. А попервах ляпонулась гнилуха властёха. Скилько жила она, стилько и воевала со своим народом… В голод вогнала… Ка-ак изнущалась? Ско-оль изничтожила путящего миру? Ответит она за это Богу? Ай нет?

И задумалась вседорогая власть.

И додумалась.

Все эти четыре окна, всю эту двухэтажную хрень закрыли с фасада новой гигантской картинкой Ленина. Не той, где он куда-то коллективно якобы несёт брёвнышко. (Мне иногда мерещится, не то несёт, не то сам на брёвнышке висит-катается…) А той, где он в кепочке и так лукаво машет ручкой:

«Правильной дорогой идёте, товарищи!»

Верх трещины не виден. А низ…

Похоже, трещина твёрдо взяла курс дойти до земли. Казалось, трещина выползала как бы из пятки вождя.

Так вот и скрепили узел связи безразмерной ленинской картиной-полотнищем.

Но грянул коммунистический путч.

И партия мужественно добилась своего, к чему решительно рвалась все семьдесят три года.

Райком-рейхстаг закрыли.

И в его белый особняк въехала райстатистика.

«Товарищей считать»?

Справа, над райсоветом, воспарил трёхцветный флаг.

И ленинскую картинищу скинули с почты.

Ляпнулся вождь яйцом в грязь.

Хватит верным нижнедевицким гражданам ленинцам свои ум, честь и совесть прикрывать вождём на полотне.

И всем теперь стало ясно видно, кто есть ху.

И днём, и ночью.

Даже самой тёмной.

Разброд