Говорила мама…

Второй день мама понемногу пьёт подогретое кислое молоко.

Начала вставать.

Выходит посидеть под окном на лавочке.

28 августа 1992

Большая стирка

Гриша стирает в корыте на табуретке.

С койки мама горько глядит, как он это делает.

Гриша заметил, что на него возложили глаз, и так расстарался перед мамушкой, так осатанело раскипелся-разбежался в усердии, что сам чёрт позавидовал и кинулся помогать ему по полной схеме.

Корыто не выдержало пламенного старательства двух горячих, чумовых гигантов и с гордым вызовом перевернулось.

Вода со змеиным жестоким шипом раскатилась по всей кухоньке.

– Э-э! Прачка! – шумнула мама. – Ты нас затопишь!

– Не бойтесь, Пелагия Михална! Я в запасе держу хорошие багры. Спасу! – смеётся Григорий, ловко схватывая тряпкой воду с полу.

Баптист

За обедом Гриша наливает мне и маме ситра.

А себе спирта.

– Я не хочу ситра, – отодвигает мама рюмочку. – Оно тэплэ.

– А холодненькое, – трясёт Григорий трёхлитровую бутыль со спиртом, – Вам ой нельзятушки. Горло застудите. Пейте тёплое ситро. Как я. Я разогреваю своё пойло до девяноста шести градусов. И доволен.

Мама ест простоквашу:

– Гриша! Намахай и Толеньке спирту.

– Толька не пьёт. Баптист!

30 августа 1992

И лопатой не накидаешь!

Лишь сегодня я заметил, что у козы Гальки занятные рога. Две костяные кокетливые кудельки лились по лицу, и один рог изгибом упирался под глаз.

Нарешил я эту загогульку срезать.

Как же!

Вон олень сбрасывает рога, сбросит и она.

Стал отпиливать ножовкой. Выбугрилась густая кровь.

Мне стало плохо. Я бросил эту хирургию.

Гриша замазал рог зелёнкой. Кровь перестала течь.

– Не получился из тебя Пирогов, – вздохнул Григорий. – Может, выйдет хоть рядовой трудяшка. Айдайки в поле на наш огород рвать фасольку.

По пути забрели в колхозную кукурузу.

Сдёрнули несколько кочанов.

– Колхозное брать можно спокойно и с достоинством, – разрешил Гриша. – Как своё родное. Всё равно бросят. Сгноят на корню. Но поймай здешняки вора на своей картошке, уроют на месте и на могилке выложат крестик из картофельных листьев.

– А если ночью?

– Не советую. Когда намылишься спионерить какой пустяк, рули на колхозное поле днём. Как в народе поют? «Всё вокруг колхозное. Всё вокруг моё!» Днём ты просто культурно берёшь. Почти своё. А ночью ты уже тать и надо тебе накидать по всей катушкиной строгости.

Я хотел рвать фасолюшку с корнем.

А Григорий против:

– В корнях удобрение. Да… На будущий год нам сунут огород в другом месте. Нечего беречь кому-то удобрение. Дерём с корнем!

Набрали два чувала.

Подвёз на мотоцикле весёлый наш соседец Алёша Баркалов.

Дома я сварил кукурузу.

Гриша отщипывает понемногу зернинки и подаёт маме. Она лежит на койке.

Мама улыбается:

– Толька, поглянь-ка… Гриша отпускае мне тилько по две зернятки.

– И то ладно! – вскинул руку Григорий. – Даю! А то вон… Сын и мать ругались. Мать укоряет: «Я ж тебя, чёртов жеребяка, с сосочки, с ложечки кормила!» А сын в ответ: «Так зато тебе и лопатой не накидаешь! Словно в печь: сколько ни вали, всё ничего нет!»

Мама гордо восклицает:

– Яа-ак хороше! Три сыночка – сразу три лопатищи! В Воронеже Гриша носил меня в больнице на руках аж на четвэрту этажуху!

Григорий не любит, когда его ухваливают, и тут же гасит похваленье нежданным сердитым попрёком:

– Ма! Как же не цвести Вашим полипам в желудке, если поститесь по четыре дня подряд? Во рту ж ни крошки!

30 августа 1992

К счастью – под конвоем!

Мама ест борщ и жалуется:

– Рука болит… Как жуёт. Лежу, як коровяка. Ничё не роблю. Ну целыми ж днями валяюсь с открытыми глазами и ловлю мух! Хиба цэ дило? Или я придумляю себе разные болячки?

Ладошкой она отгоняет муху от лица:

– Ото у нас мухи! Пока ложку борща от миски донесёшь до рота, всё из ложки выхлёбають! А я вот молодец. Гриша намахал повну мисяку борща, и я его напропал домолачиваю!

– А в мисяке полстакана, – уточняет Гриша.

Мама вздыхает:

– На дворе жара. Не продыхнуть. Травичка вся попривяла… Когда прошло оно, наше время? Днём или ночью? Не видали. А все стали вжэ старые та больные… «Как же долго нас вели к счастью под конвоем…»

30 августа 1992

Молитву и курица слышит

Маме кажется, что гостейку всё не так потчуют.

– Гриша, – тревожится она, – та шо ты напал на петухов? В них же мясо резинное! Зарубай хоть одну курицу!

Гриша сопит.

Больной маме не возрази. Слова поперёк не кинь. И согласиться он не разбегается. Каждый же день по петуху отстреливает! Два-три кило свежатинки на двоих! Сама мама мяса не ест. Не то что петуха, бульона в рот не вотрёшь!

Все дни, что я здесь, мама пристаёт к Григорию с курицей. И все дни он твердит одно:

– Да что в той Вашей курице?! На один зубок нечего возложить!

– Зато у курицы мясо мягкое та укусное. Тольке завтра ехать. А курица не рубана! Ты шо творишь, комиссар Топтыгин?

– Хоть всех перерублю! – вскипает Григорий.

Он бросает разминать в ведёрной кастрюле мешанку и бежит в сарай за топором.