Граф Безбрежный. Две жизни графа Федора Ивановича Толстого-Американца

Карточка, заполненная в начале двадцатых годов библиотечным работником М. Н. Мендельсоном, была словно последняя ступень на лестнице, ведущей в море забвения. В компьютерной описи архива писем Толстого-Американца тоже не оказалось. Я и тут не сдался, продолжал упорствовать и несколько дней подряд ходил в маленькую комнатку Научно-исследовательского отдела, скрытую в одном из зданий на территории библиотеки. Там я с утра до вечера читал огромный том с рукописной описью архива Римского-Корсакова, составленной в двадцатые годы. Но и там писем не было. Они исчезли — остается только гадать, куда. Может быть, девять этих листов почтовой бумаги большого формата завалились в одну из многочисленных папок и тихо лежат там в ожидании, когда через сто лет их обнаружит при очередной описи очередной ученый, а может, их сохранил у себя как реликвию Сергей Львович Толстой.

Я ничего не нашел, но очередную дозу своего наркотика получил. Сидя в маленькой комнате с подслеповатыми окошками, глядящими на близкий Кремль, я читал записи, сделанные неведомым мне архивистом, который в начале двадцатых годов в полуголодной Москве — Москве Ленина, Троцкого и моей бабушки, таскавшей по Покровке дрова для печки-буржуйки — усердно систематизировал папки дворянского архива. Огромная, в сотни рукописных страниц, опись была отдельным миром, пахнущим пылью и старой желтой бумагой. В папке номер 4 неведомый мне архивист обнаружил «Текст для памяти, с засушенными цветами. Края листов загнуты, листы в пятнах». И где теперь эта память? Засушенные цветы, надо полагать, хранятся в архиве до сих пор, но кто скажет, что они напоминали Анне Семеновне Корсаковой? В папке номер 6, с документами, имеющими отношение к Семену Николаевичу Корсакову — все это современники графа Федора Толстого, которым он, может быть, при встрече пожимал руки — лежало «Письмо к неустановленному лицу с обращением Monsieus. В письме упоминается об изобретениях, направленных в Академию наук». Вряд ли это неустановленное лицо когда-нибудь станет установленным, а что касается изобретений, то их описания, возможно, следует искать в другом архиве. В папке номер 8, согласно описи, лежало «Прошение на имя Николая I о мельнице на реке Дубне», датированное 1826 годом. Что заставило Корсакова писать прошение о своих хозяйственных нуждах самому императору, мне неизвестно, так же как неизвестно, где мельница стояла и что с ней в конце концов стало. Что же до решения Николая I, то о нем вы не прочтете ни в одной из биографий самодержца: дело с мельницей покрыто мраком, и без специального исторического исследования тут тоже не обойтись.

Что такое история и почему отдельные люди с такой страстью занимаются ей? Как занятия чужой и давно ушедшей жизнью соотносятся с природным человеческим эгоизмом, эгоцентризмом и себялюбием? Что означают эти попытки выйти из круга своего непосредственного личного опыта и войти в чужую жизнь, познать её? Зачем совершаются такие попытки, по сути своей похожие на некрофилию и вскрытие могил?

Ответы могут быть простыми: причиной всего обыкновенное любопытство, или жажда бессмысленных знаний, или жажда счастья, которого не находишь в своей жизни и тщишься найти в чужой. Но могут быть и сложными: во вселенной Эйнштейна и Дирака все времена существуют одновременно, все события происходят разом, стен и границ между временными отрезками нет. Времена соприкасаются, образуют пограничные зоны, просачиваются друг в друга. В пограничных зонах слышны звуки иных эпох, совершенно так же, как слышны голоса из соседней квартиры. И, может быть, те, кто маниакально и упорно что-то ищет в истории — это люди, наделенные острым слухом и повышенной чувствительностью. Подобно Сарре Толстой, они постоянно слышат голоса оттуда. Они хотят понять, что это за голоса, кому принадлежат и какие слова произносят.

Так что, если у вас шумит в ушах, не спешите к отоларингологу — может быть, вы слышите шум волн, бьющихся о борт корабля, на котором Одиссей возвращается в Итаку. А если в голове у вас стучит и перед глазами мелькают красные пятна, то давление тут может быть совсем не при чем: это просто по соседству с вами палят пушки и идет в атаку пехота Веллингтона. Англичане, как известно, носили красные мундиры.