Граф Безбрежный. Две жизни графа Федора Ивановича Толстого-Американца

Но приятная теория о пользе научных сновидений — тоже всего лишь уловка ума, тоже всего лишь версия. Может быть, реальное прошлое оживает в наших снах и галлюцинациях, а может, оно не имеет с ними никакой связи. Возможно, Пушкин катался бы по ковру от смеха, читая свои многочисленные биографии, а граф Федор Толстой выдал бы очередное оскорбительное замечание, листая эти заметки. Но что с того? Все квиты со всеми. Наши жизни тоже послужат кому-нибудь поводом для галлюцинаций.

Ушедшая жизнь безгласна и беззащитна, она вся выдана историку, который лепит из неё скульптурные группы на свой вкус. Отойдет на шаг, прищурится, оценит: «Ах, хорошо!» И снова тянет руки к тому, что когда-то было живой жизнью, а сегодня стало мертвой глиной. Захочет — приделает императору маленькие рожки и длинный нос, захочет — поставит гигантского крестьянина в лаптях на постамент, а его ноги в валенках окружит маленькими фигурками фельдмаршалов. Безгласная ушедшая жизнь, которую историк воспринимает как материал, сопротивляется насилию как умеет: то запутает следы, то спрячет концы; но лучший способ её сопротивления — издевка. Умные головы, исследовавшие дворянские особняки, долго не могли понять назначение темной комнаты, которая хитрым образом размещалась в самом центре дома, между залами и гостиными. Какие тайны скрывались в этой комнате, какая Железная маска тут содержалась? А оказывается — там, где мы ждали тайны, стоит ночной горшок. Комната так и называлась: горшечная. Дамы в длинных пышных платьях, с обнаженными плечами, посреди бала исчезали в эту комнату, и никому не приходило в голову спрашивать, что они там делают.

История — это даже не искусство изложения. Это искусство умолчания. Что останется от героического мифа о Бородинском сражении, если добавить к нему некоторые непреложные, но обычно умалчиваемые факты? Например, такой: ополченцы, стоявшие позади главной линии русских войск и имевшие приказ выносить из колонн и каре раненых, обчищали раненым карманы. Это выдумали не враги русской славы, это написал в своих мемуарах Николай Иванович Андреев, скромный офицер 50-го егерского полка, сам бывший на Бородинском поле.

Все-таки игра в цифры и предметы — мнимо-научное историческое лото — способна если не объяснить что-то в природе времени и людей, то хотя бы развлечь и позабавить. Как понять, насколько далек от нас Американец во времени? Изучая биографии его современников, я с удивлением обнаружил, что Федор Александрович Нарский, брат жены Павла Воиновича Нащокина Веры, родившийся в 1826 году, умер в 1906. Значит, одна жизнь способна вместить чуть ли не всю русскую литературу: современниками Нарского были Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Достоевский, Гончаров, Толстой. В начале жизни этот человек умывался из тазика с водой, который подносил ему слуга, а в конце мог пользоваться водопроводом и лифтом. Понятие света принципиально изменилось во время его жизни: молодым человеком, желая осветить комнату, он зажигал свечи, а стариком мог наслаждаться чудом выключателя, которого коснись пальцем — и под потолком зажжется чудо мощностью сто ватт. Двадцатилетним молодым человеком он наверняка знал Американца и слушал его рассказы — и он же целых три года пробыл в нашем мире вместе с моей бабушкой, которая родилась в 1903…

Вещи не хуже цифр способны пробудить в нас творческое вдохновение. В литературном музее Пушкина на Пречистенке — в пяти минутах ходьбы от места, где жил граф Федор Толстой — легкий ток пронзает меня, когда я стою перед торжественным, обтянутом золотой тканью диваном, на котором в Каменке полеживал (в халате? куря чубук? попивая водочку?) генерал Денис Давыдов. Невысокий кавалерист наверняка умещался на этом небольшом диване целиком, с ногами. Я стою, и Давыдов как будто возникает на диване — прозрачный призрак, который тем реальней, чем сильнее мое желание увидеть его.