Граф Монте Кристо 1 часть

Mercedes burst into tears, and, as Villefort strove to pass her, again addressed him.	Мерседес зарыдала; Вильфор хотел пройти мимо, но она остановила его.
"But, at least, tell me where he is, that I may know whether he is alive or dead," said she.	- Скажите по крайней мере, где он, - проговорила она, - чтобы я могла узнать, жив он или умер?
"I do not know; he is no longer in my hands," replied Villefort.	- Не знаю. Он больше не в моем распоряжении, -отвечал Вильфор.
And desirous of putting an end to the interview, he pushed by her, and closed the door, as if to exclude the pain he felt.	Ее проницательный взгляд и умоляющий жест тяготили его; он оттолкнул Мерседес, вошел в дом и быстро захлопнул за собою дверь, как бы желая отгородиться от горя этой девушки.
But remorse is not thus banished; like Virgil's wounded hero, he carried the arrow in his wound, and, arrived at the salon, Villefort uttered a sigh that was almost a sob, and sank into a chair.	Но горе не так легко отогнать. Раненный им уносит его с собою, как смертельную стрелу, о которой говорит Вергилий. Вильфор запер дверь, поднялся в гостиную, но тут ноги его подкосились; из его груди вырвался вздох, похожий на рыдание, и он упал в кресло.
Then the first pangs of an unending torture seized upon his heart.	Тогда-то в этой больной душе обнаружились первые зачатки смертельного недуга.
The man he sacrificed to his ambition, that innocent victim immolated on the altar of his father's faults, appeared to him pale and threatening, leading his affianced bride by the hand, and bringing with him remorse, not such as the ancients figured, furious and terrible, but that slow and consuming agony whose pangs are intensified from hour to hour up to the very moment of death.	Тот, кого он принес в жертву своему честолюбию, ни в чем не повинный юноша, который пострадал за вину его отца, предстал перед ним, бледный и грозный, под руку со своей невестой, такой же бледной, неся ему угрызения совести, - не те угрызения, от которых больной вскакивает, словно гонимый древним роком, а то глухое, мучительное постукивание, которое время от времени терзает сердце воспоминанием содеянного и до гробовой доски все глубже и глубже разъедает совесть.
Then he had a moment's hesitation.	Вильфор пережил еще одну - последнюю - минуту колебания.
He had frequently called for capital punishment on criminals, and owing to his irresistible eloquence they had been condemned, and yet the slightest shadow of remorse had never clouded Villefort's brow, because they were guilty; at least, he believed so; but here was an innocent man whose happiness he had destroyed: in this case he was not the judge, but the executioner.	Уже не раз, не испытывая ничего, кроме волнения борьбы, он требовал смертной казни для подсудимых; и эти казни, совершившиеся благодаря его громовому красноречию, увлекшему присяжных или судей, ни единым облачком не омрачали его чела, ибо эти подсудимые были виновны, или по крайней мере Вильфор считал их таковыми. Но на этот раз было совсем другое: к пожизненному заключению он приговорил невинного - невинного, которому предстояло счастье: он отнял у него не только свободу, но и счастье; на этот раз он был уже не судья, а палач.
As he thus reflected, he felt the sensation we have described, and which had hitherto been unknown to him, arise in his bosom, and fill him with vague apprehensions.	И, думая об этом, он почувствовал те глухие мучительные удары, которых он до той поры не знал; они отдавались в его груди и наполняли сердце безотчетным страхом.