Грань

Я уже не жалею, что позвонила и отвлекаю его от работы: голос его звучит по-другому, вежливо-приветливо, но по-деловому. Будто и не он совсем. Я не подозревала, что он умеет так. Уже только ради того, чтобы это услышать, стоило звонить. Только берлинского, правда, не вытравишь.

— Wat Drinjendet? Что-то срочное?

— В какой-то мере. Идея спонтанно возникла. Давай отоварим твой ваучер.

— Mach‘n wir auf jeden Fall. Обязательно отоварим.

Кажется, он и не услышал толком, что я сказала. Может, вообще не понял, что это я звоню. Иначе почему не возражает, что сейчас нет никаких круизов и что вообще не бывает круизов на пару дней.

— На Троицу. Помнишь, ты хотел?.. — не сдаюсь я.

— M-hm, richtig. Мгм, точно.

— Давай свалим на выходные на Балтику. До понедельника. Вечером. Понедельник — выходной.

— Cool. Круто, — говорит он. — ‘n andermal auf jenn‘ Fall. В другой раз — обязательно.

Ты занят?.. Вы с ней куда-то собрались?..

Слава Богу, у меня хватает самообладания не спрашивать этого.

Как если бы я все равно спросила, он впихивает мне:

— Bin bis Montag nich‘ da. Seh‘n uns dann Montag. Oder Dienstag. Меня не будет до понедельника. В понедельник увидимся. Или во вторник.

Затем, видимо, отвечает кому-то:

— Ja, jenau. Sag ihm, ich ruf ihn jleich zurück. Да, правильно. Скажи ему, я сейчас перезвоню.

А мне говорит:

— Bis dann, Baby. Bis Montag. Пока, бэйби. До понедельника.

Бэйби.

Детка.

— Значит, не всем запрещается звать тебя «детка»… — глубокомысленно замечает нарисовавшийся Йонас.

Так, я не понимаю, я что — на громкую сейчас говорила или он давно уже тут стоит и все это время подслушивал?.. А похеру… Зачем-то поднимаю на него глаза:

— Не, не всем. Муж бывший так звал.

Интересно, я успела выключить тупую, отчаянно-страдательную улыбку отшитой «на сегодня» любовницы, которая теперь собирается идти напиваться с горя? Если успела, то в достаточной ли мере я похожа на детку-вамп?..

Смотрю сквозь Йонаса, не разбираю ни его лица, ни взгляда.

А если…

Он мне не больно нравится и мне его совсем не хочется, но хочется… дать жару. Отколоть что-нибудь покруче. Использовать… не именно его, а просто кого-нибудь… сейчас… Просто пойти с ним в туалет. Просто подняться из-за стола, взять его за руку… или не брать — просто выразительно глянуть — он сам пойдет…

А там — чтобы без слов… Чтоб жарко, больно и постыло, ненужно, но необратимо. Терпи… противен, но терпи… Чтоб въелось в тело, въелось в память — сама хотела, сама позволила… позвала… сама взяла, а не дала…

Чтоб вываляться в этом, как в грязи, хоть чем это, собственно, грязнее… Чтоб кусало… И чтоб потом как следует этим Рика терзануть. А если и не терзануть, то просто упиваться наедине с собой, и чтобы Рик в такие моменты чувствовал во мне жар и злобу и ничего не понимал, а, максимум, догадывался.

Так если?..

— Детка…

Кто это только что сейчас сказал?..

— Детка, — произносит Йонас, глядя на меня, как будто пробует на вкус слово. — Ты знаешь, что я вообще-то не зову никого «детка»?.. И не звал. Кроме тебя.

— Не знаю, — говорю. — И не надо.

Поднимаюсь, накидываю кожанку, перебрасываю через плечо сумку и, не обернувшись даже на него и совершенно и моментально «протрезвев», отчаливаю со словами:

— До понедельника.

Пусть этот понедельник выходной — мне отчего-то захотелось увидеться в понедельник. Или во вторник.

До понедельника, желаю стенам, дверям и даже лифту. В закрывшиеся двери лифта начинаю дико и отчаянно рыдать, без звука, но с обилием горько подсоленной воды в глазах, сгибаясь в три погибели, как подкошенная. Мне нужно вылить это все, поэтому тыкаю кнопку «транзит».

В туалете, быстро и стихийно проревевшись, подтираю расквасившееся было лицо. Лишь тут вижу, что, когда только вставала из-за стола и шкандыляла перед Йонасом, не поправила даже платья, и оно превратилось в «мини».

«Бедный Йонас…»

Нет, не думаю такого, никогда по отношению к нему не думала — просто при мысли о нем вспоминаю, что, было, с ним задумала.

А Йонас… Когда он подал голос и обнаружил собственную самобытность, как человека и мужчины, то выпарил у меня из подсознания восприятие его, как инструмент для моих нужд.

Он мне не нужен. Гораздо больше толку от моего вида в зеркале — красивая, мать твою, какая же красивая… какая чувственная и сексуальная… не покинутая, но… кинутая на эти долгие выходные им… тем единственным, с которым так хотела их провести… кому хотела навставлять сейчас, как если бы ему вообще было не все равно, думаю в горестном отчаянии… И не сделала…

А похер, что не сделала в реальности… — решительно заваливаюсь в кабинку и там, смотрясь в блестящую металлическую пластинку над бачком, отполированную до блеска, глаза в глаза — с собственным отражением, включаю «нас с Йонасом» и все те чувства, от которых протрезвела только что — и делаю все сама.

Насилую себя почти, заставляю себя подчиняться своей руке, словно постылому мужчине, и, чуть не плача, предлагать одним лишь взглядом и движениями тела, чтобы взял погрубее и пожестче, чтоб глумился, не щадил и не жалел за слезы.