Гранатовый срез

Мухин, глядя на командира, затянул любимую песенку, которую помнил еще со времен срочной службы (уж два года тому) в спецназе 'Витязь':

Как надену я рубашечку стальную,

Загоню я в ствол пулю да лихую…

И Антонов не удержался от воспоминаний десантно-штурмовой юности:

Голубые береты, голубые береты

Словно небо упало на погоны солдат…

— Хор Турецкого, честное слово, — недовольно пробурчал Тасуев. — Вы бы хоть одну песню пели, а то не понять ничего — 'загоню я в ствол голубой берет'.

— Какого еще Турецкого? — подавился куплетом Мухин.

— Десять голосов, которые потрясли мир, — пояснил Хасан. — Не слышал, разве?

— Нет, — пожал плечами спецназовец. — А ты их откуда знаешь?

— В Россию езжу, телевизор смотрю, на концертах бываю.

— Во, блин, дела, — поразился Мухин, — я там живу и не в курсе, а он…

— Ага, нормально получается, — поддержал напарника Антонов, — мы здесь у них пыль глотаем, а они у нас по концертам шастают. И где справедливость?

— Вернемся, я тебя лично в музыкальный театр свожу, — пообещал Калашников. — А пока внимание по секторам, в зеленку входим.

Дорога запетляла по низине, будто речка вдоль отвесных берегов. Лес навалился на обочину грудью. Видимость сузилась до нуля. Но Колдун был спокоен, он не чувствовал опасности. Вроде бы и время было подходящее для засады и место неплохое, но что-то ему подсказывало — здесь все чисто.

— Хасан, — обернулся он к чеченцу.

— Э? — отозвался Тасуев, напряженно вглядываясь в окно.

— А если в западню попадем, не обидно будет от своих пулю получать?

— Кхе, кхе, — нервно усмехнулся Хасан… И промолчал.

— Молодец, — похвалил Калашников. — Мужик!

— На все воля Аллаха, — как-то не слишком уверенно произнес чеченец, — Ты бы дал мне пистолет, на всякий случай.

— Меня застрелить или самому застрелиться? — ехидным тоном уточнил Колдун.

— Почему так говоришь?

— Ну как почему? Ты же не станешь своих убивать. Значит, нас.

— Нет, — цокнул языком Тасуев, — мне для самообороны только.

— А для самообороны падай в первую попавшуюся канаву и жди, кто победит.

Тем временем уазик выскочил на открытую трассу. Все облегченно выдохнули.

Светало. В Урус-Мартан въехали с центральной улицы. Красивое село, большое, ухоженное: кирпичные дома, ярко-зеленые заборы, перед ними широкие палисадники, за ними раскидистые фруктовые деревья. Картинка. Живи и радуйся.

Навстречу попалось несколько черных и лохматых, как дворовые собаки, волов. Пришлось остановиться. Эти животные не хотели уступать машине дорогу. Они считали себя главней машин. Удивительно бестолковые твари. Ослы по сравнению с ними казались редкими умницами. Объезжая стадо, чуть не раздавили огромную индоутку, прыгнувшую под колеса аки террористка-смертница. Индюк — символ напыщенной глупости. Его внебрачная дочь индоутка — символ просто глупости.

— Тьфу ты, блин, Анна Каренина, блин! — выругался водитель, закладывая крутой вираж.

— Осторожно, — предупредил Тасуев, — местные за свою скотину нас в шашлык порубят. — Вот сюда поворачивай, сюда… вот здесь тормози… здесь… Все… Приехали.

— Так, Хасан, имей в виду, — сказал Колдун, выскакивая из машины, — если услышу, хоть слово по-чеченски, документов не увидишь, как ишак собственных яиц. Понятно объясняю?

— Он их не видит, что ли? — наивно переспросил Тасуев.

— Конечно, — подтвердил Калашников, — ему, зачем на них пялиться.

— А, в этом смысле, да? Типа — шутка, да?

— Насчет яиц — типа да. А вот насчет документов — типа нет.

— Понял, — кивнул чеченец, направляясь к воротам.

Мухин с Антоновым без слов разбежались в стороны и, клацнув затворами, заняли огневые позиции для прикрытии.

— Избушка-то скромненькая, — окинул взглядом Колдун небольшой дощатый домик за жиденьким салатовым забором. — В центре пожирней хоромы стоят.

— Старик один живет: детей нет, жену давно схоронил, зачем ему больше, — объяснил Хасан и постучал в двери. — Помогать ему некому, соседи только, да вот мы иногда заглядываем…

— Открыто там, — послышался за воротами глухой хрипловатый голос.

Тасуев навалился на калитку…

Посреди маленького, давно неметеного дворика стоял невысокий сгорбленный старик в каракулевой папахе, длинном черном пальто, линялых, заправленных в белые носки галифе и тусклых ботиночках-галошах, которые в русских деревнях ласково называют 'чуньками'.

— Только собрался на улицу выйти, а тут гости в дом, — радушно сказал хозяин, улыбнувшись однозубым ртом. — Салям-Алейкум, Хасан. Здравствуй солдат, проходите, чай пить будем.

— Салям Алейкум, Абу Умар, — по-кавказски обнялся с земляком Сатуев. — Вот посылку с лекарствами от Славы привез. А это друг его приехал, побеседовать с вами хочет. Убили Славу в России, зарезали прямо на улице.

— Не говори так! — встрепенулся старик.

— К сожалению, это правда, — грустно подтвердил Калашников. — Сейчас вот ищем убийцу, хотели у вас кое-что выяснить.

Старый чеченец несколько раз тяжело вздохнул и, подкатив глаза, начал медленно оседать.

Хасан тут же поймал его за плечи:

— Что, что случилось?

— Давай его на лавку, — крикнул Колдун, — разрывая посылку Берцова…

— В дом надо увести, положить.