Гранд-отель «Европа»

Когда совет старейшин возобновил обсуждение, а гомон толпы стал нарастать, Фейзал вдруг обратился к нам с взволнованной речью: «Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — сказал он, — но мы здесь не в Нью-Йорке, или Швеции, или еще какой-нибудь европейской стране с их культом индивидуализма и трепотней о правах человека. Тот, кто родился у подножия гор, где куют изогнутые сабли, в стране пяти рек, куда на протяжении веков со всех мыслимых и немыслимых направлений вторгались орды врагов, знает, что государство, в которое вы в Европе так свято верите, ничем не лучше, чем любой захватчик, что право — это лишь инструмент в руках сегодняшних власть имущих и что единственные узы, способные защитить человека, — это кровные узы с родней. Индивид в наших краях — это добыча, обреченная на гибель. Вы вот не понимаете, что ваши так называемые универсальные права человека в некоторых частях света более универсальны, чем в других, потому само существование — это борьба не на жизнь, а на смерть, в которой реально только одно право: право сильного. А твоя сила равна силе того сообщества, которое считает тебя своим членом. В мире, где любой готов предать любого за полушку, единственная абсолютная данность — это кровь, текущая по твоим жилам, кровь, которую невозможно предать. Индивид — это ничто. Родня — это все».

Мы заявили, что нам как раз очень нравится сохранение в их культуре таких теплых родственных связей, в то время как у наc принято отправлять старых, выживших из ума матерей в дом престарелых.

«Родственные связи требуют жертв, — сказал Файзал. — Честь должна быть защищена во что бы то ни стало. Если у вас, в Западной Европе, изнасилуют женщину, то это в первую очередь ее собственная проблема. Это расценивается как нарушение неприкосновенности ее личности. У нас это вторично. У нас это в первую очередь грубое оскорбление чести семьи. Необходимо восстановить равновесие или отомстить за запятнанную честь. Я знаю, что вы, принадлежа к породе рослых, белых, надменных людей, смотрите на нас сверху вниз и считаете нас варварами, все еще живущими в Средневековье, да я и сам не оправдываю происходящего, но тот, кто возьмет на себя труд изучить суть наших традиций, наверняка признает, что здесь налицо необходимость, превосходящая ваши дешевые европейские принципы и рекламные слоганы. Поэтому панчаят постановил, что нарушитель спокойствия должен жениться на жертве». — «И теперь это произойдет?» — «Нет. Отец жертвы сказал “нет”. Это его право». — «Так что же будет?» — «Не знаю. Панчаят должен найти другой способ восстановить поруганную честь семьи».

На площади стало тихо. Совет старейшин принял решение. Председатель встал и произнес приговор, для большей убедительности ударив три раза посохом о землю.

Тотчас же вся площадь взорвалась. Часть толпы выражала бурную радость, другие негодовали. Кто-то прыгал, кто-то толкался, кто-то тянул соседа за одежду. Женщины визжали. Полетели камни, там и сям возникали потасовки, участников которых растаскивали окружающие. Похоже, приговор вызвал весьма неоднозначную реакцию. Мы спросили у Файзала, какой вердикт вынес совет, но он не хотел нам говорить. А потом все же объяснил. Посмотрел на нас взглядом — мы не могли понять, с каким выражением, — и сообщил: «Чтобы восстановить равновесие в поругании чести между двумя семьями, панчаят принял решение: сестру негодяя должен изнасиловать брат жертвы».

Приговор следовало привести в исполнение немедленно. Файзал говорил, что мы должны уйти. Ты какое-то время колебалась, помнишь, Ивонна? Но только для вида. Мы сошлись в том, что отправились в путешествие не для того, чтобы только любоваться красотами. Мы же, боже упаси, не туристы, которые с разинутым ртом глядят на отполированные достопримечательности, не понимая, куда попали, и фотографируют лакированную поверхность вещей, не углубляясь в значение увиденного. Кто хочет по-настоящему проникнуть в культуру страны, не должен закрывать глаза на менее радужные стороны жизни общества. Такова наша позиция, правда, Ивонна? Мы не останавливаемся на полдороги. Ведь нельзя сказать, что мы побывали на панчаяте, если не видели приведения приговора в исполнение? Мы решили, что останемся, в этом мы были единодушны.