Грандиозная заря

Благодаря Жану-Ба мою мать взяли кладовщицей на один из складов издательства. Она наполняла коробки, заклеивала их скотчем и передавала на отправку; потом принимала другие коробки, вскрывала их и разбирала содержимое. В начале семидесятых всякий, у кого было две ноги и две руки, легко мог найти себе несложное дело вроде этого. Вот только Роз-Эме не собиралась довольствоваться малым. Хоть она нигде и не училась, амбиции у неё были высокие. Ей нравилось играть словами и складывать фразы. И получалось это так хорошо, что, едва устроившись на склад, Роз-Эме тут же нацелилась на одну из самых престижных должностей в издательстве: редактора.

Стремясь, чтобы её заметили, она разыгрывала из себя образцовую сотрудницу и бралась за любое поручение. Предлагали отработать дополнительные часы — отрабатывала, просили заменить кого-нибудь — соглашалась. Иногда переработка выпадала на поздний вечер, иногда на субботу. Для меня это было сущее наказание.

— Сегодня я не смогу забрать тебя из школы, Консо, — говорила она. — Вы с братьями пойдёте к мадам Руис.

— Не-ет! Не хочу!

Мадам Руис была няней близнецов. Она жила одна в мрачном доме, втиснутом между школой и булочной госпожи Шикуа. Мадам Руис приехала из Испании перед войной, и у неё были акцент, варикоз и изжога. Она целыми днями окучивала огород, такой же тошнотворный, как хозяйка, натирала воском бесконечные лестницы, которые, казалось, тянулись через весь дом, или во весь голос звала своих кошек. Близнецов она ещё терпела, но меня (возможно, из-за того, что я была девочкой) едва выносила.

— Не хочу к мадам Руис! Не хочу к мадам Руис! Не хочу к мадам Руис!

— Ради бога, Консолата, я сейчас оглохну от твоего ора.

— Не хочу к мадам Руис! Пожалуйста, пожалуйста!

Увы, как я ни умоляла, мать поступала по-своему, и я в очередной раз оказывалась перед дверью испанки — понурив голову, со слезами на глазах. Едва Роз-Эме исчезала за поворотом, как старуха злобно шлёпала меня по пальцам.

— Иди мыть руки, — командовала она. — У меня в доме никаких маленьких свиней, claro?

И начинался долгий день бесконечных упрёков.

Но в тот раз, когда Роз-Эме опять объявила, что ей нужно в издательство, я не успела запустить сирену отчаяния.

— Я нашёл парня, который заменит меня на заправке, — сообщил Жан-Ба с радостной улыбкой.

Я уставилась на него, не веря своим ушам.

— Значит, я не пойду к мадам Руис?

— Вы останетесь здесь, в тепле, со мной, — ответил заправщик. — Адьос, мадам Руис!

Я бросилась ему на шею.

Надо сказать, что с моего первого приступа гнева Жан-Ба успел приручить меня омлетами, баловством и картошкой, жаренной в сале. Он был невероятно терпеливый, всегда готовый поиграть и какой-то совсем не взрослый; за пару недель мы превратились в лучших друзей.

Он закинул меня за спину, и я оплела его, как лиана.

— Давай беги! — сказал он матери. — А то опоздаешь!

Мы преследовали Роз-Эме по всему коридору, издавая рыки диких зверей. Когда она открыла входную дверь, в дом ворвался ледяной вихрь.

— Бр-р, — воскликнула мать и накинула перуанское пончо поверх толстого свитера.

— Я знал, что сегодня из дома лучше не высовываться, — сказал Жан-Ба. — Смотри!

Он указал мне на небо над церковью, которое было цвета серых крыш.

— Первый снег, — объяснил он. — Хорошо, что я успел убрать дрова в дом.

Роз-Эме помахала нам на прощанье и ушла в издательство. Едва закрылась дверь, я спросила:

— Ну? Поиграем?

В то время моим братьям было месяцев восемь-девять, так что они меня совершенно не интересовали. Они всё время спали, не умели ни ходить, ни говорить, ни тем более играть в Тарзана. То ли дело Жан-Ба — он запросто забирался на кухонный стол и допрыгивал до потолочных балок, издавая знаменитый крик: «А-а-а-а-и-а-и-а-а-а-а-а-а!» А я тем временем изображала Читу и всех зверей — обитателей джунглей.

— Ок, поиграем! — ответил он.

Обстановка для игры была простой и не требовала никаких денежных вложений. Нам хватало воображения, чтобы превратить дом в джунгли. Стулья в столовой служили горами, ковёр в коридоре — бурной рекой, веник из кухни — факелом, с которым можно входить в тёмную пещеру (то есть в бельевой шкаф, где всегда обнаруживалось несколько пауков, вполне себе настоящих, из-за которых я вопила от ужаса). В тот день я хотела играть и играть без передышки. Но через несколько часов прыжков и криков Жан-Ба поднял руки.

— Перерыв! — потребовал он.

Я замотала головой: лично я ещё не закончила исследовать Африку.

— Но Тарзан быть сильно голодный! — взмолился Жан-Ба, хлопая себя по животу. — Очень дико хотеть есть!

Я никогда не сопротивлялась слишком долго. Жан-Ба открывал огромную банку шоколадной пасты и разрешал макать туда бананы целиком, даже если я влезала в шоколад пальцами, и есть, пока не затошнит.

Но в эту субботу мы не успели открыть банку. Мы были ещё в самых дебрях джунглей (Жан-Ба — с голым торсом, а я — завёрнутая в оранжевый плед, который играл роль львиной шкуры), когда кто-то постучался в кухонное окно.