Граница

«Большинство из тех, кого я знал, поступили бы так с легкой душой», - подумал Йохан, но вслух ничего не сказал. Честер помог ему встать и опять повернулся к палачу.

- Безрассудство пытать знатных людей, - наставительно сказал он, и Йохан взглянул на него. Откуда он достал документы? И что за документы там были?

- Знаю, - палач прочистил нос пальцами и почесал подбородок. Он с отвращением смотрел на документы, словно желал им сгинуть прочь, а затем неумело поклонился – не пристало палачу гнуть спину даже перед господами; топор да петля рассудят все и поставят точку в приговоре. – Но господин барон все равно проследует в тюрьму. У меня дети малые, - совсем другим тоном добавил он. – Отпущу вас, а меня с хлебного места попрут, а в этой глуши попробуй найди другую службу, чтобы платили хорошо, да еду приносили.

- Господину барону все равно на ваше место, - отрезал Честер. – Раньше надо было думать. Отдайте бумаги, живо!

Недовольно ворча, палач протянул ему документы и письма, и Честер спрятал их за пазуху.

- Я провожу господина барона, - заявил он.

- Только с солдатами, - встрепенулся палач, и его маленькие глазки подозрительно оглядели Уивера с ног до головы. – И с моими помощниками.

- Большая свита господину барону привычней, - наставительно сказал Честер. Господин барон почти повис на нем, лишившись каких бы то ни было сил, и наверняка представлял собой жалкое зрелище. Лисица уже не мог удивляться и лишь только принимал суровый вид, когда смотрел на своих мучителей.

Они вышли из пыточной. Честер заботливо поддерживал друга, приговаривая: «Знаю я их, они б после пыток тебя выволокли наружу за руки! Вовремя я явился», и Йохан кивал ему в ответ.

- Откуда ты взял бумаги? – тихо спросил он прямо в ухо Уиверу.

- Там, где ты их забыл, - ничуть не стесняясь, ответил Честер. – Меньше надо влюбляться в прекрасных дам!

Йохан мотнул головой, но уточнять не стал. Где он мог забыть документы, которых у него не было? У какой еще женщины?

Уивер довел его до подземелья, властно подгоняя солдат, чтобы не мешкали. Внутри их ждал Вяземский, прислушиваясь к суматохе снаружи. Он отскочил, как только заскрежетал замок и потерял дар речи, когда увидел, с какой помпой и как осторожно заводят внутрь его товарища по несчастью. На лбу у князя выступила испарина, и кончик тонкого носа дернулся, как у собаки, взявшей след; Андрей Павлович принялся помогать Уиверу и даже услужливо уступил свое спальное место: нагретое, мягкое и сухое. Честер велел солдатам принести фонарь, и, пока Вяземский держал его, послушно подсвечивая нужные места, англичанин осматривал раны Йохана. Он неодобрительно качал головой, и обычная веселость исчезла из его голоса, сменившись озабоченностью.

Честер задержался надолго, не обращая внимания на солдат, которые изредка робко напоминали, что господину доктору пора бы пойти прочь отсюда. Он сам заботливо покормил протестующего Йохана, оставив оскорбленному Андрею Павловичу третью часть принесенной еды, напоил заключенных вином, не преминув выпить несколько больших глотков сам, и только после этого заявил пришедшему Мароци, что он, Честер, исполняет свой долг, в то время, как лейтенант играет с огнем и вместо повышения может получить разжалование. Против обыкновения Мароци ему не возразил, но так хищно взглянул на заключенных, что Уивер быстро добавил, что их судьба сейчас полностью зависит от графа, и коль что случится, то подозрение падет на лейтенанта. Тот медленно кивнул, но сдаваться, если судить по необычно задумчивому виду, не собирался.

- Не говори Герхарду ничего о письмах, пока я не вышел отсюда, - шепнул Честеру на ухо Лисица, и Уивер крепко пожал ему ладонь: «не скажу».

Когда он ушел в сопровождении лейтенанта, Андрей Павлович подполз к Йохану ближе и лег рядом, повернувшись на бок, не подавая виду, что солома колется.

- Неужели тебя выпускают? – с тоской спросил он. – Ты не подумай, я этому очень рад. Невинным не место в тюрьме.

- Помню, как ты желал мне в ней помереть, - ответил Лисица. Иной Вяземский предстал его взору: тот разгоряченный и веселый от битвы князь, что пытался заколоть безоружного.

- Я ошибался, - со вздохом признался тот. – Мне рассказывали о тебе много плохого. Что ты самозванец, человек, который приехал шантажировать сюда людей благородным. Что ты подделываешь документы, и, поверь, твое явление в кофейне, пока я наслаждался чтением стихов, было последней каплей, чтоб я поверил!

Вяземский говорил гладко, но Йохан лишь хмыкнул в ответ на его тираду.

- Не веришь? – тихонько спросил тот, так безнадежно, так искренне, что иная девица бы расплакалась на этих словах. – Послушай же: меня посадил сюда мой собственный слуга, который был в сговоре с теми негодяями.

- Ты попал в тюрьму вместе со мной.

- Это да, - кивнул Андрей Павлович. – Но я бы вышел из нее в тот же день, как очнулся; я – русский князь! Мой собственный слуга подделал письма, в которых ко мне обращались, как к преступнику; он украл все мои деньги; он уехал, как трусливый зайчонок, и мне некого даже выпороть, когда я выйду из тюрьмы!