Граница в огне

Очень долго подзывали пограничники ленивого борова к окну подвала, да все напрасно. И петлю приготовили, чтобы поймать его за ногу. А он, словно чуя, что грозит ему смерть, разгуливал на почтительном отдалении и опасался приближаться к пограничникам. Хлеба уже не было. Пришлось находить кусочки земли, похожие на хлебную корку, и выбрасывать их в окошко. Это не помогало. Боров чуял подвох и не шел на приманку.

Аляпов схватил винтовку и, прицелясь, пулей свалил борова на землю. В ответ на выстрел беспорядочно застрекотали вокруг фашистские автоматы. Как только их стрельба утихла, пограничники затащили борова в подвал. Разделали его быстро, а варили очень долго, стараясь не разжигать большого огня.

Ели мясо борова без хлеба, отделяя его по жилочке от сала.

Ближе к вечеру, на малопроезжей проселочной дороге, ведущей из Задворья в Скоморохи, показалось несколько открытых грузовиков с немецкими солдатами. Это ехали резервные части гитлеровцев на подмогу своим войскам, задержанным ночью Красной Армией. Одни фашисты сидели в грузовиках, держа на коленях черные автоматы, и глядели на восток, другие, сняв тяжелые каски, не теряя времени, ощипывали гусей.

Белые гусиные перышки, как лепестки облетающего яблоневого цвета, взвивались, вырываемые ветром из рук, и исчезали в клубах пыли.

…Первая, вторая, третья машины ныряют в лощину около Задворья. Вот-вот они обогнут одинокий каменный крест, вкопанный в землю на раздорожье под кудрявой вишенкой, и покажутся опять на виду у гарнизона заставы.

— Не пропускать! Огонь! — приказывает Алексей Лопатин.

Оба станковых пулемета повернули свои рыльца к дороге. Заколебались надульники ручных пулеметов, выглядывавших из окон первого и второго этажей. И как только первая машина показалась из лощины, ее встретил дружный огонь заставы.

Шофер слышит относимые ветром в сторону близкие выстрелы. Немцы стучат в стенку кабины прикладами автоматов. Шофер понимает: самое главное спасение сейчас в скорости, и дает полный газ.

Одна, другая, третья машины проносятся по дороге, увозя в кузовах мертвых и раненых. Думали перехитрить немцы пограничников, объезжая село Ильковичи окраиной, подальше от взорванного моста, да попались тут. Уцелевшие солдаты спрыгивают на ходу с подбитых машин и отползают в пшеницу.

* * *

Спустя полчаса рота полевой жандармерии, под командованием лейтенанта Бурбенкера, окружает село Скоморохи. Оцеплены и соседние хутора, куда еще в 1940 году было переселено из пограничной полосы мирное население. Немцы уверены, что машины обстреляны местными жителями. Никто из немецкого командования не может предположить, что это подала признаки жизни молчавшая всю ночь пограничная застава. Никто из них не может прийти к этой мысли еще и потому, что в штабах резервных частей, продвигающихся из Польши к советской границе, распространяются очень утешительные для захватчиков слухи: «Сопротивление Советов подавлено в первые же часы войны. Через несколько дней немецкие войска будут в Киеве и Москве. Единственными задержками сейчас могут служить плохие дороги».

* * *

Гитлеровцы грубо выволакивают из хат и подвалов жителей Скоморох. Повернутый лицом к стене своей хаты стоит, подняв высоко руки над головой, колхозный сторож Илько Карпяк. Рядом — его жена и дочь Мария, организатор скомороховской молодежи. Позади — два фашиста с автоматами. В хате идет обыск. Семья Карпяков не знает, что будет с нею дальше. Старый Илько понимает, что значит приход немцев. Сколько труда зря потеряно! Сколько пропадет коров, лошадей и свиней колхозных! А урожай какой мог быть собран! Пропали трудодни, которые и он, Илько Карпяк, честно заработал в колхозе. Немало зерна ему причиталось получить из нового урожая за те 180 ночей, которые он отдежурил, недосыпая, у колхозного магазина! Все сейчас раскрадут, растащат…

Да что там трудодни! Все обрывается с приходом врага. В любую минуту может очень просто оборваться самое цепное, что есть у человека, — жизнь.

Бледная, все еще болезненно ежась от полученного недавно удара, чуть-чуть касаясь пальцами побеленной стены (трудно держать все время руки поднятыми вверх — немеют), стоит рядом с отцом Маруся Карпяк. На ее полных загорелых руках синяки. Это проклятый фашист так схватил, вытаскивая ее из подвала! Он, этот рыжий верзила, в больших проволочных очках, весь пропахший трубочным табаком, стоит позади. Глянуть на него Маруся даже искоса не может, ибо ее ждет тогда пуля без предупреждения.

* * *

«Уже донесли», — решил Никита Пеньковский, когда в подвал к нему, освещая себе дорогу электрическими фонариками, стали спускаться немцы. Пеньковского они пока еще не видели. Он лежал рядом с женой на соломе, в самом дальнем углу подвала, куда загнала его перестрелка, вспыхнувшая поутру в лощине под заставой. Глинистый глубокий подвал был убежищем Пеньковского и его жены со вчерашнего рассвета.

Едва раздались первые выстрелы, сонная жена Пеньковского растолкала мужа и сказала:

— Слушай, закрой окно, громы бьют!