Гражданская поэзия Франции

Мне помнится напев. Едва его услышат,
Сердца стучат сильней, и кровь горит огнем,
И горячей сердец огонь под пеплом пышет,
И ясно, почему синеет небо в нем.

Мне помнится напев необозримой дали,

Где с криком тянутся на север журавли,
Как будто бы его пространства прорыдали
И вся морская соль пошла на штурм земли,

Как будто в черный день, насвистывая, прячет

Кольчугу рваную последний Дон Кихот, —
А там, в подземной мгле, чужой ребенок плачет,
Там проклял деспота измученный народ.

Как будто тот напев еще хранит отчасти,

Хотя бы в имени, колючий терн венца,
И золотую плоть, и кровь глотка причастья,
И умерщвляемых он будит без конца.

Не подберешь слова. Любое слишком тленно.

Едва процеженный, он все слова отверг,
Чтобы и в ссадинах дряхлеющей вселенной
И после дождика не сбыться и в четверг.

Напрасно я ищу в руладах теноровых,

В рыданьях оперных тот рвущий сердце стон,
Вникаю в шепот волн, ничем не поборов их:
Все смыто в памяти, в ее краю пустом.

О Сант Эспина, грянь, как некогда звучащий,

Чтоб стоя все бойцы прослушали тебя!
Но сколько вырубили в человечьей чаще,
Живые голоса под корень истребя…

А все мне верится, что вновь тебя затянет

Таинственная глубь поверженной страны,
Заговорит немой, и параличный встанет
И двинется в поход под звон твоей струны.

И вновь, не дорожа отребьем атрибута,

Сын человеческий уронит терн венца
И громко запоет на этот раз, — как будто
Боярышник в цвету и радость без конца.

1940

РАДИО — МОСКВА