Гражданская поэзия Франции

Расстались мы. И вихрь в объятиях крылатых
Разъединил умы, и судьбы, и сердца.
Туманный кругозор был мрачен без конца.
Шел каждый человек своей дорогой к свету.
И новая душа вселилась в душу эту, —
На ветви сломанной чужой дичок подрос.
Я знал борьбу и труд и много пролил слез.
Фальшивые друзья вокруг меня гнездились.
Шла за бедой беда. Работы громоздились.
Я позабыл про вас, — мне этого не скрыть.
Случалось пред врагом мне двери отворить,
И вражеская речь звучала вашей речью.
Меня отступником вы звали в каждой встрече.
Да, это были вы! Являлся точно так
Террором схваченный старик маркиз Фронсак;
Наполовину мертв, бранился он отлично.
Но наши возрасты недаром столь различны.
Попрежнему дитя я был для старика.
И, глядя на меня, бывало, свысока,
Вы страшно гневались, вращая оком мутным:
— Ты стал разбойником, негодником распутным! —
И, тыча в прадедов свирепым кулаком,
О матери моей напомнили потом…
— Позволь же мне припасть к ногам твоим, родная!
А вы, безумствуя и предков поминая,
И проклиная век, повергнутый во тьму,
Вы восклицали: «Как?», вопили: «Почему?»,
Взывали к мертвецам, к их славе, к их примерам,
Цитировали вновь Марата с Робеспьером,
Бранились на манер отнюдь не светский: — Стой!
Ты якобинцем стал. Ты либерал пустой.
Ты песенки поешь на пыльных перекрестках,
Ты приглашаешь нас кривляться на подмостках!
Куда же ты идешь? Как смеешь?.. Вот вопрос!
С тех пор, как нет меня, что делал ты?
                 — Я рос.

Как! Если я рожден в стенах такого дома,

Где принято считать исчадием Содома
Любое новшество на смену старине;
Как! Если мать моя в вандейской стороне
Спасла от гибели духовных лиц однажды;
Как! Если прадедам обязан отпрыск каждый,
(А в чем обязанность, мне даже невдомек,
Как бедному птенцу, попавшему в силок:
Пред тем, как вырваться на волю в зелень рощи,
Обязан в клетке хвост оставить птенчик тощий);
Как! Если я рыдал и не могу забыть
О горькой участи дофина, может быть;
Как! Если в юности, рассудком не владея,
Не зная Франции, я знал одну Вандею,
И в ранней лирике моей был утвержден
Шуан — а не Марсо, Стофле — а не Дантон,[14]
И подвиги крестьян, а не парижских граждан
Прославлены в моем четверостишье каждом,
И в детстве я певал про старых королей, —
Так значит и коснеть от глупости своей,
Так и кричать «назад» великому столетью?
Нет, правда здравствует. А глупых хлещут плетью.
Живое дерево растет не для пилы.
Иль, видя вечную борьбу огня и мглы,
Я должен со своим невежеством томиться
В молельне Лорике, в Лагарповой темнице,
Без жизни прозябать, или смотреть без глаз,
Иль, глядя на небо, ослепнуть каждый раз,
Забыв о сонмах звезд для королевских лилий?